— Лучшая, — говорит она. — Колумбийская, только что оттуда.

Ренни, конечно, отказывается. Она слышала о законах, она знает, как можно загреметь и у нее нет никакого желания плесневеть в местной тюрьме, в то время как местные бюрократы будут безуспешно пытаться шантажировать ее мать. Ее мать твердо верит в то, что за свои поступки надо отвечать. А кто еще ее вытащит? Кто хотя бы попытается?

Лора пожимает плечами.

— Ну и ладно, — говорит он. — Я просто так спросила.

Ренни оглядывается в поисках официанта и… холодеет.

— О, Боже, — произносит она.

По бару от столика к столику ходят два полицейских, похоже они о чем-то расспрашивают посетителей. Но Лора даже не убирает мешочек, просто накрывает его своей матерчатой сумкой.

— Не гляди так затравленно, — говорит она Ренни, — ничего страшного. Я точно знаю.

В конце концов оказывается, что они просто продают билеты на вечер танцев в пользу полиции. Ренни кажется, что она узнает тех, из аэропорта, но она не уверена. Один продает, другой стоит сзади, помахивая стеком и озираясь. Ренни извлекает свой билет из сумочки.

— У меня уже есть, — говорит она, видимо, демонстрируя избыточную радость по этому поводу, потому что один из продавцов ухмыляется и говорит:

— А нужно то два, подруга. Один билет для партнера. Есть вещи, которые нельзя делать в одиночку.

Второй высоко и пронзительно смеется.

— Неплохая мысль, — подхватывает Лора, улыбаясь слегка напряженно, своей гостиничной улыбкой, и Ренни приходится снова платить.

— Увидимся на вечере, — говорит первый полицейский, и они отбывают.

— Что я ненавижу, так это копов, — фыркает Лора, как только полицейские отходят за предел слышимости. — По мне, так у них у всех рыльце в пушку. Ничего не имею против, но они пользуются преимуществом. А это — нечестно. Вас когда-нибудь останавливал коп? За превышение скорости или еще за что-нибудь? Я имею в виду, дома, здесь их не очень-то волнует превышение скорости.

— Нет, — отвечает Ренни.

— Они смотрят в твое водительское удостоверение. Затем называют тебя по имени. Без всяких там мисс или миссис, а просто по имени, а у тебя никакой возможности узнать их имя. С вами никогда такого не случалось?

На самом деле нет. Ренни трудно сконцентрироваться, в коктейле слишком много рома. А Лора тем временем знаком заказывает еще один. Ее не волнует избыток рома.

— С этого все и начинается, — продолжает Лора. — Они могут звать тебя по имени, а ты их нет. Они уже считают, что ты у них на крючке, и они могут тебе хамить. Иногда они предлагают тебе выбор: раскошелиться или отсосать.

— Простите? — говорит Ренни.

— Ну, понимаешь, уплатить штраф или лечь под них. Они всегда знают, где найти местечко.

Лора лукаво смотрит на нее, и Ренни понимает, что должна быть шокирована.

— Ну, конечно, — говорит она, как будто сама прошла через это не один раз.

Лора пришлась бы ко двору Женскому Движению еще в те времена, в начале семидесятых, когда писали об освобождающем воздействии мастурбации. Они бы ей дали десять баллов из десяти за открытость, слово, которое всегда наводило Ренни на мысли об открытой консервной банке с червями. Тем не менее, Ренни тогда написала несколько сюжетов на эту тему, пока не исчерпала себя в общественной сфере. Затем она сделала материал под названием «Выжженные»: интервью с восемью женщинами, которые объясняли, почему они вместо феминизма занялись плетением ковриков и росписью бутылок миниатюрными пейзажами. «Это борьба с ближним прицелом, — говорили они. Скулеж на цепи. С женщинами так трудно работать. Никогда не знаешь, чего ждать. Все делается за спиной. С мужчинами, по крайней мере, игра идет в открытую», — и Ренни деловито все записывала.

— Здорово, — сказал редактор. — Самое время для того, чтобы кто-нибудь набрался храбрости об этом сказать.

Лора улыбается, но она не одурачена. Она понимает, что Ренни ничего не знает. Но Лора щедра. Она хочет поделиться. Десять из десяти за щедрость.

— Послушай, — говорит она. — Так хоть выбор есть. Ты всегда можешь сказать, что стоишь подороже квитанции на штраф. Правда, я не уверена, что лучше: когда вообще нет выбора или когда можно выбирать между гадостью и гадостью. По крайней мере, когда нет выбора, не приходится думать, понимаешь? В худшие времена у меня выбор был что надо. Дерьмо или дерьмо.

Ренни не хочет слушать о худших временах Лориной жизни, поэтому она молчит.

— Все равно, зачем на этом зацикливаться? — говорит Лора. — Так моя мать любила говорить. В мире достаточно плохого, в этом нет недостатка, так зачем на нем заострять внимание, когда можно поговорить о чем-нибудь приятном.

Ренни спрашивает себя, что хотела сказать Лора, поскольку непохоже, чтобы — была сильна в философии. Она катала ягодку по дну стакана двумя пластиковыми соломинками.

— Ты любишь вишни из мараски? — спрашивает она. — Я их не перевариваю.

Ренни колеблется. Она-то как раз их любит, но не уверена, что захочет съесть ту, которую Лора вылавливает со дна стакана своими обгрызанными пальцами. Но, видимо, судьба благосклонна к ней: во дворик входит Поль, останавливается и начинает кого-то выглядывать.

Ренни знает, что ее. Она машет ему, и он устремляется к их столику.

— Что вы собирались тут делать? — спрашивает он с улыбкой.

— Исследовать, — Ренни улыбается ему в ответ.

— Ты опоздал, — говорит ему Лора. — Я уже давно тут торчу.

— Я возьму себе выпить. — Поль идет к стойке.

— Один момент, посмотрите за моей сумкой?

Лора встает, отбрасывает волосы, выпрямляется так, что грудь выпирает еще больше и догоняет Поля. Они стоят, беседуя, несколько дольше, чем хотелось бы Ренни.

Приносят третий коктейль для Лоры, и Ренни отпивает немного, чтобы чем-то занять себя.

Лора возвращается. Ее коктейль на месте, но она к нему не притрагивается. Что-то произошло, ее лицо уже не назовешь кукольным. Ренни обращает внимание на кожу у нее под глазами, слишком много солнца, через пару лет она сморщится как яблоко. Она смотрит на Ренни страдальческими глазами спаниеля.

— Что случилось? — спрашивает Ренни, в ту же секунду осознает, что совершила ошибку. Спросить, значит ввязаться.

— Послушай, — говорит Лора. — Ты не можешь сделать мне большое одолжение?

— Какое? — настороженно спрашивает Ренни.

— Заболела Эльва, бабушка Принца. Там на Святой Агате.

— Принца? — не понимает Ренни.

— Парня, с которым я живу, — объясняет Лора.

— Того, который участвует в выборах? — Ренни как-то не может все это связать воедино.

— Поэтому он не может поехать на Святую Агату, — говорит Лора. — А сегодня он толкает речь, поэтому должна поехать я, поскольку его бабушка живет с нами. Ей восемьдесят два, что-то с сердцем, а врачей там нет, вообще никого нет, понимаешь? Так что мне надо туда попасть прямо сейчас. — Неужели она действительно почти плачет?

— Что я могу сделать? — В Грисвольде дело бы свелось к кексам и тыквенному пирогу. Это знакомо. Теперь Ренни настроена более дружелюбно, когда узнала, что Лора с кем-то живет. И этот кто-то не Поль.

— Завтра в аэропорт прибывает посылка, — говорит Лора. — Ты не могла бы ее для меня забрать?

У Ренни немедленно возникают подозрения.

— А что в ней? — спрашивает она.

Лора смотрит на нее и выдавливает из себя улыбку.

— Не то, что ты думаешь, — говорит она. — За этим уж точно не надо посылать в Нью-Йорк. Это ее сердечное лекарство. У нее там дочка, которая и снабжает ее лекарством. Здесь его не достать. Ей плохо стало, потому что лекарство кончилось.

Ренни совсем не хочется быть виноватой в смерти восьмидесятидвухлетней бабушки. Как она может отказаться? Ты слишком недоверчива, любил говорить Джейк. Хоть раз в жизни реши в пользу сомнения.

Подходить Поль, неторопливо, он, видимо, никогда не торопится. Он ставит свой недопитый стакан на стол и садится. Он улыбается, но Лора даже не смотрит в его сторону.