Где-то среди дня позвонил Фил, я ответил ему сразу же после первого звонка.

– Проснулся? – спросил он.

– Проснулся.

– Я подумал, может, заглянуть к вам.

– Энджи еще спит.

– Ну и славно. Просто... сижу тут один, жду, когда появится этот урод, и шизею.

– Заходи, Фил.

Пока мы спали, сильно похолодало, и небо превратилось в гранит. Несущийся из Канады ветер с ревом носился по округе, сотрясая окна и пихая в бок машины, припаркованные вдоль авеню.

Чуть позже пошел град. Когда я вошел в ванную, чтобы принять душ, град с треском барабанил по стеклам, подобно горстям песка, швыряемым океанскими волнами. А когда я обсыхал, он буквально оплевывал окна и стены, словно ветер разъярился как дикий зверь.

Пока я надевал чистое, Фил заваривал кофе. Я вышел на кухню.

– Все еще спит? – спросил он.

Я кивнул.

– Выдохлась, как Спинкс в поединке с Тайсоном, да? Сейчас ее глаза излучают энергию, а в следующий миг она разбита, будто не спала целый месяц. – Он налил кофе в кружку. – Вот так с ней всегда, с этой девочкой.

Я налил себе кока-колы и присел к столу.

– С ней все будет в порядке, Фил. Никто ее пальцем не тронет. И тебя тоже.

– М-м-м... – Он поставил кофе на стол. – Ты все еще спишь с ней?

Я откинулся к спинке стула, поднял голову и вздернул на него брови.

– Ты немного не в себе, Фил.

Он пожал плечами.

– Она любит тебя, Патрик.

– Не в том смысле. Тебе никогда было не понять этого.

Он улыбнулся.

– Я многое понимаю, Патрик. – Он обнял кружку обеими руками. – Знаю, она любила меня. Не спорю. Но она всегда была полувлюблена в тебя.

Я покачал головой.

– Знаешь, все эти годы, что ты избивал ее, Фил... Так вот, она никогда, ни разу тебе не изменила.

– Я знаю.

– Вот как? – Я чуть наклонился и понизил голос. – И ты не перестал постоянно обзывать ее шлюхой? И не прекращал пускать в ход кулаки по пустякам, если был не в духе? Так?

– Патрик, – как-то мягко сказал Фил. – Я прекрасно знаю, что из себя представлял. И... представляю. – Он нахмурил брови и уткнулся взглядом в кружку с кофе. – Я избивал жену. Я пил. Все так. В этом ты прав. – Он горько усмехнулся, глядя в чашку. – Я бил эту женщину. – Он посмотрел через плечо в сторону спальни. – Я бил ее и заслужил ее ненависть, и она никогда уже не будет доверять мне. Никогда. Мы никогда не будем... друзьями. Во всяком случае, такими, как были раньше.

– Пожалуй, нет.

– Да... Итак, я стал тем, кем стал, ничего не попишешь. И потерял ее, и заслужил это, потому что ей лучше жить без меня, как ни крути.

– Не думаю, что она планирует выбросить тебя из своей жизни, Фил.

Он усмехнулся своей горькой улыбкой.

– В этом вся Энджи. Посмотрим правде в глаза. Несмотря на все ее "да пошел ты...", "мне никто не нужен" и т. п., на самом деле она не может сказать "прощай". Никому и ничему. В этом ее слабость. Как думаешь, почему она до сих пор живет в доме своей матери? С этой мебелью, которая сохранилась со времен ее детства?

Я огляделся вокруг, увидел старинные черные вазы ее матери в буфете, салфетки на кушетке в нише, представил себе, что мы с Филом сидим на стульях, приобретенных ее родителями в магазине "Маршал Филдз" на Апхемз Корнер, сгоревшем где-то в конце шестидесятых. Иногда предмет находится перед тобой всю жизнь, дожидаясь, пока ты заметишь его, и зачастую этого так и не происходит, потому что он слишком близко.

– Ты попал в точку, – согласился я.

– Как думаешь, почему она никогда не покидала нашу округу, Дорчестер? Она, девушка с такой очаровательной внешностью, уезжала отсюда лишь однажды – в наш медовый месяц. Как думаешь, почему ей понадобилось целых двенадцать лет, чтобы уйти от меня? Любая другая сделала бы это через шесть лет. Но Энджи не может уйти. Это ее недостаток. Возможно, потому, что ее сестра в этом вопросе – полная противоположность.

Не знаю, каким был мой гневный взгляд, но он поднял руку в знак примирения и пощады.

– Запретная тема, – сказал он. – Прости, забыл.

– Какая цель у тебя здесь теперь, Фил?

Он пожал плечами.

– Раз Энджи не может сказать "прощай", значит, она приложит все усилия, чтобы удержать меня в своей жизни.

– И?

– Я не позволю ей. Я как петля вокруг ее шеи. В данный момент мне необходимо – как бы выразиться – некоторое сближение. Да, небольшое сближение. При том, что она точно знает: это я был плохим. Вся вина на мне и только на мне. Не на ней.

– А когда все состоится?

– Я уйду. Такой человек, как я, может найти работу где угодно. Богатые люди всегда переделывают свои дома. Итак, скоро меня ждет дорога. Думаю, вы оба заслужили свою дозу счастья.

– Фил...

– Пожалуйста, Пат, не надо, – сказал он. – Таков уж я. Мы с тобой были друзьями с детства и навсегда. Я тебя знаю. И знаю Анджелу. Возможно, у тебя сейчас любовь с Грейс, и думаю, это великолепно. Честно. Но ты себя знаешь. – Он толкнул меня локтем и посмотрел прямо в глаза. – Слышишь? Раз в жизни, парень, загляни в себя. Ты влюблен в Энджи с детского сада. Она тоже любит тебя.

– Но замуж вышла за тебя, Фил. – Я оттолкнул его локоть обратно.

– Потому что была обижена на тебя...

– Не только поэтому.

– Знаю. Меня она любила тоже. В какой-то период даже больше, чем тебя. Не сомневаюсь. Но мы в состоянии любить одновременно нескольких. Мы люди, а значит, грешны.

Я улыбнулся, осознав, что впервые за последние десять лет улыбаюсь естественно в присутствии Фила.

– Таковы уж мы.

Мы смотрели друг на друга, и я чувствовал забытую пульсацию внутри нас – это была кровь священных уз и общего детства. Ни Фил, ни я никогда не чувствовали себя дома любимыми. Его отец был алкоголик и неисправимый бабник, который мало того что спал с каждой женщиной в округе, но еще и старался, чтобы об этом узнала его жена. Когда Филу исполнилось семь или восемь лет, его домашний очаг превратился в зону летающих тарелок и взаимных обвинений. Когда случалось, что Кармин и Лора Димасси оказывались в одной комнате, она превращалась в сектор Газа, но, следуя своему извращенному пониманию католической веры, они не желали развестись или хотя бы жить врозь. Они любили дневные перепалки и компенсировали их ночными сеансами совокупления, которые сопровождались тяжелыми ударами в стену, разделяющую их спальню с комнатой сына.

В те годы я большую часть времени проводил вне дома, под разными предлогами, и мы с Филом коротали время вместе, а первым местом, где мы почувствовали себя уютно, стала заброшенная голубятня, которую мы нашли на чердаке гаража на Сьюден-стрит. Мы вычистили оттуда весь птичий помет, укрепили стены досками от старых поддонов, притащили туда брошенную мебель, и вскоре к нам присоединились такие же оборванцы, как мы – Бубба, Кевин Херлихи, правда, ненадолго, Нельсон Ферраре, Энджи. Сорванцы, переполненные классовой ненавистью, с дерзким сердцем и полным отсутствием уважения к авторитетам.

И вот он сидел напротив меня за столом своей бывшей жены, и я вновь видел в нем старого Фила, единственного брата, который у меня был. Он улыбался, очевидно, вспоминая то же самое, и мне слышался наш детский смех, когда мы шлялись по улицам, бегали, как волки, по крышам и перепрыгивали через три ступени, стараясь обогнать родителей. Господи, до чего же много мы все-таки смеялись, если учесть, что мы постоянно были злы на весь белый свет.

Грохот града по крыше напоминал ритмичные удары доброй тысячи палок.

– Что с тобой стало, Фил?

Улыбка исчезла с его лица.

– Ты что...

Я поднял руку.

– Нет. Я тебе не судья. Мне просто хочется понять. Ты сказал Болтону, что мы с тобой были как братья. Господи, мы действительно были братьями. Затем ты пошел против меня. Откуда взялась эта ненависть, Фил?

Он пожал плечами.

– Никогда не прощу тебя, Пат.