А тут и вовсе святотатство состоялось.

Татищев входил в число блестяще образованных людей, собиравшихся вечерами у Феофана Прокоповича — видного религиозного деятеля. Феофан был его давним другом, немало помогал он в практических делах энергичному уральскому горному начальнику. Так, блюдя какие-то установления, священники не позволяли работавшим на уральских заводах пленным иноверцам браки с православными женщинами. Но жизнь брала свое. Как сделать, чтобы не приняло все это формы открытого блуда? (Да и потом, дети же рождались, а к незаконнорожденным тогда относились весьма неодобрительно.) Решил Татищев спросить совета у Феофана. И тот помог. Составил и утвердил через Святейший синод, сославшись на многие примеры из истории, позволение венчать такие пары.

На одном из «вечеров» у Прокоповича и позволил себе как-то Татищев ерничество при обсуждении текстов Священного Писания. Вот как об этом написал в предисловии к своему труду «О книге Соломоновой, нарицаемой Песнь Песней» сам Феофан: «Между многими Священного Писания словесы… произнеслось нечто и от книги Соломоновой, глаголемой Песнь Песней. Некто из слышащих (г. Василий Никитич Татищев, тайный советник и астраханский губернатор), по внешнему виду, казалось, человек не грубый, поворотя лицо свое в сторону, ругательно усмехнулся, а когда и далее еще, покинув очи в землю с молчанием и перстами в стол долбя, претворный вид на себя показывал, вопросили мы его с почтением: что ему на мысль пришло? И тот час от него нечаянный ответ получили: „давно — рече, — удивлялся я, чем побужденные не токмо простые невежи, но и сильно ученые мужи, возмечтали, что Песнь Песней есть книга Священного Писания и слова Божия? А по всему видно, что Соломон, разжигался похотью к невесте своей, царевне египетской, сие писал, как то у прочих, любовью зжимых, обычай есть: понеже любовь есть страсть многоречевая и молчания нетерпящая, чего ради во всяком народе ни о чем ином так многие песни не слышаться, как о плотских любезностях“».

Сказанное Татищевым настолько возмутило своим святотатством просвещеннейшего церковника Феофана, что он порешил написать целую книгу, опровергающую мнение Василия Никитича. Но если даже у друга такое вольное отношение к Ветхому Завету вызвало бурный протест, то какой реакции можно было ждать от недругов?!

Так что были, были у Татищева основания для горестного признания в «Завещании»: «Не только за еретика, но и за безбожника почитан и немало невинного поношения и бед претерпел». В том числе от царя Петра, который своеручно исколотил его знаменитой дубинкой за непотребное вольнодумство.

Но Татищев — сложная натура. Насмешник и вольнодумец, он был в то же время и пылким борцом за укрепление державы. Веротерпимость его мигом испарялась, коли случалось ей войти в противоречие с государственным интересом. Уклонение старообрядцев от государевой службы и уплаты налогов высокопоставленный чиновник Татищев воспринял как беду похуже Батыева нашествия. Потому именно он, когда поступил приказ свыше, организовал самую жестокую за всю историю раскола на Урале кампанию искоренения старообрядчества на подведомственных ему землях.

А обстояло дело так.

23 марта 1734 года государыня-императрица Анна Иоанновна порешила назначить действительного тайного советника и кавалера В. Н. Татищева главным начальником Уральских горных заводов.

При вступлении в должность новому начальнику была вручена инструкция его действий, в которой, в частности, он обязывался неукоснительно следить, «чтоб пришлые из русских городов ни под каким именем как при казенных, так и при партикулярных заводах не селились и на житье не оставались», и неусыпно бдить, дабы частные заводчики «беглых крестьян не приманивали и не держали». А ведь почти все пришлые и беглые были раскольниками.

Василий Никитич и сам прекрасно сознавал, что если вернуть беглых по месту их прежнего жительства, то «работать при заводах будет некому». Но 12 ноября 1735 года вышел именной указ императрицы. Указ определил набор жесточайших мер по искоренению раскола на Урале. Предписывалось широкое применение воинских команд, чтобы всех «раскольников, монахов и монахинь, развесть под караулом по разным монастырям внутрь Сибири. А живших при скитах беглых посадских, государевых и монастырских крестьян поселить при казенных заводах, а сбежавших от помещиков крепостных вернуть по владельцам». И Татищев верноподанно принял указ к неукоснительному соблюдению.

Нам трудно сейчас понять, что обусловило активность Татищева в организации и проведении этой военно-полицейской акции. Классовая ли солидарность с помещиками или желание досадить старым врагам Демидовым, могущество которых составилось и на эксплуатации беглых раскольников, срочная ли потребность в рабочих руках на казенных заводах, или необходимость загладить перед императрицей грешки периода руководства Монетным двором, но он принял исчерпывающие меры для успеха этого позорного предприятия. Были собраны значительные военные силы. Детально разведаны места, где скрывались в скитах беглые раскольники. И он отдал приказ.

В самые глухие, потаенные места отправлялись команды со строгим наказом — сжечь притаившийся там раскольничий скит, захваченных обитателей доставить в Екатеринбург. Стон пошел по уральской земле. Многие обитатели скитов решались на самосожжение, отчаянные бросались на солдатские штыки. Но неравны были силы. Солдаты выгоняли на мороз бедных обитателей укромных скитов, сжигали все постройки и уводили людей в Екатеринбург. Действовали масштабно. Уже 12 декабря в столицу горного Урала было доставлено только монахов и монахинь старой веры 467 человек.

Пошли бедные старцы и старицы по этапам.

Заточили их в тюремные каморки монастырей.

Только… Только вскоре они почти все сбежали! Оказалось, посланные Татищевым команды не все скиты пожгли, гнезда не всех покровителей раскольников он разорил. Совсем немного времени прошло, и вновь стали возникать на Урале тайные старообрядческие обители. Вновь наполнились они жаждущим духовной свободы людом. Оказалось, невозможно ее отнять у людей, если готовы за нее они умереть…

А Татищева вскоре отозвали с этого поста. В том числе и за то, что излишне жестоко повел он себя с раскольниками.

Органическое неприятие неправедностей, укоренившихся в церковной и в общественной жизни, стремление к чистоте и в быту и в вере. Вот, по сути, отстоявшаяся нравственная основа сегодняшних сторонников русского раскола. Их мирный, строгий образ жизни, безусловная традиция бытования в ненасильственном мире привлекали и привлекают много приверженцев. Во всяком случае, на Урале вплоть до начала XX века на поклонение святым местам раскольников сходилось много верующих старообрядцев.

Одно из самых почитаемых ими мест здесь были Веселые горы — местность к северо-западу от Екатеринбурга, где схоронены старцы Гермоген, Максим, Григорий и Павел.

Это были разные люди.

Отец Гермоген, к примеру, прославлен строгой подвижнической жизнью. Ему довелось испытать на себе безжалостную усердность татищевских воинских команд, осуществлявших «выгонку» из скитов старообрядцев. Могила его в 25 километрах от Невьянска.

А отец Григорий был иконописцем. По преданию, большую часть икон он написал, пристроившись на вершине Потной горы — скалы в Веселых горах.

Урал подарил русскому православному миру одного из наиболее почитаемых святых. Речь идет о Симеоне Верхотурском, культ которого и поныне широко распространен в России. Примечательная деталь: среди икон, сопровождавших семью отрекшегося императора Николая II в ее скитаниях, были две с изображением Симеона Верхотурского.

Чем же заслужил столь долгую и лестную память единоверцев этот герой церковных преданий?

Сразу надо заметить, что подлинное имя этого человека неизвестно. Оно ему было присвоено через 50 лет после смерти. И, называя его так, мы лишь отдаем дань традиции.