На следующий, 1418 г., страшное знамение явилось в церкви Святой Настасьи: «Идяше от иконы святыя богородица Покрова акы кровь по обе стороне риз ея, месяца априля 19»[727]. В тот же месяц, по замечанию летописца, знамение сбылось — две стороны Новгорода поднялись друг на друга. Вечевой город потрясла гражданская смута, которая вошла в отечественную историографию под названием «восстание Степанка» или даже «революция 1418 г.». Большинство отечественных историков трактовали произошедшие в Новгороде события как классовую борьбу черни против бояр[728]. В. Л. Янин, оценивая события 1418 г., отмечал, что «в ходе восстания произошло не только столкновение плебса Торговой стороны с боярством Софийской стороны, но и столкновение боярства Торговой стороны с боярством Софийской стороны… Существенной особенностью восстания 1418 года… является особая сила проявившегося в ходе борьбы социального антагонизма, одинаково напугавшая бояр обеих сторон Новгорода („нападе страх на обе стороны“) и заставившая их прийти к соглашению»[729]. Эту точку зрения поддерживает и А. С. Хорошев[730].
Более достоверную версию событий реконструировал В. Н. Вернадский. Но и его трактовка произошедшей в Новгороде смуты как борьбы «за власть между разными группами господствующего класса»[731] нуждается в корректировке. Современный исследователь новгородских усобиц А. В. Петров рассмотрел события 1418 г. как межрайонную распрю, в которой «нет оснований видеть борьбу плебса с аристократией»[732].
Предположение о классовом характере усобицы 1418 г. может опираться лишь на один источник — Софийскую I летопись, в которой говорится: «И изыма боярин того Степанка, и хотя творити отмщение, и за то сташа чернь со одиноя стороны, а с другую боляре, и учинися пакость люд ем, много мертвых»[733].
Однако следует учитывать, что Софийская I летопись, как доказал А. Г. Бобров, восходит к Своду митрополита Фотия[734]. Летописец митрополита, не знакомый со всеми тонкостями внутренней жизни Новгорода, естественно, мог ошибаться, трактуя новгородские события со своей точки зрения. Более подробное изложение событий, представленные в Новгородской первой и четвертой летописях, а также в Летописи Авраамки, позволяет восстановить подлинную подоплеку усобицы 1418 г. и выявить роль архиепископа в ее усмирении.
Смута началась 24 апреля, когда некий новгородец Степанок спровоцировал избиение и казнь Данилы Ивановича Божина, боярина с Кузьмодемьяновской улицы. В Летописи Авраамки боярин Божин назван «господарем»[735] Степанка, что может означать некие кабальные отношения.
Вину боярина летопись не раскрывает, однако, видимо, Данила Иванович пользовался недоброй славой в Новгороде, поскольку Степанка поддержали многие люди. Смертный приговор боярину («сринуша его с мостоу, аки разбойника и зло деюща») не был самосудом, но являлся законным решением вече.
Особо в летописи отмечено, как нечто небывалое, избиение Божина какой-то женщиной. «Бяше же и се дивно или на оукорение богатым и обидящим оубогиа, или кознь диаволя»[736], — прокомментировал это событие летописец. В летописи Авраамки уточняется, что женщина была женой Степанка. То есть Данила Иванович обидел не одного человека, но целую семью. На вече Степанок с женой явно доказали свою правоту.
Данила Иванович спасся только чудом — рыбак с Людина конца Личко «похоте ему добра» и подобрал боярина в свою лодку. Народ воспринял поступок рыбака как нарушение вечевого решения и с полным правом, по обычаю, разграбил его дом. На этом конфликт мог бы исчерпаться — самого боярина никто больше не преследовал (оставшихся в живых после суда Волхова вторично никогда не казнили). Однако Данила Иванович оказался злопамятным. Он приказал схватить Степанка. Летописец неодобрительно прокомментировал этот поступок боярина: «Хотя вред исцелити, паче болши язву въздвиже; не помяну рекшаго: аз отмьщение».
Анализируя данный конфликт, исследователь А. В. Петров отметил, что «в летописном рассказе… содержится явная полемика с языческой моралью мести и связанным с нею языческим обычаем вражды между древними частями города… Всем строем своего повествования и его смысловыми акцентами летописец дает понять читателю, к чему ведет невыполнение христианских заповедей, и прежде всего заповеди о недопустимости мести»[737].
Впрочем, дальнейшее развитие усобицы было обусловлено не столько жаждой мести жителей торговой стороны, сколько желанием восстановить справедливость. Боярин Божин был казнен по законному решению вече, следовательно, он был виновен, а Степанок прав. Схватив Степанка, боярин продемонстрировал, что не признает вечевое решение, и тем самым нарушил закон. В ответ на Ярославовом дворе вновь собралось вече, «вопиюще по многи дни: „пойдем на оного боярина и дом его расхитим“»[738].
Решение разгромить двор Божина не было стихийным. Обсуждение вопроса длилось несколько дней, и в результате на вече было постановлено, что Данила Иванович преступил закон, является злодеем, следовательно, его дом и все имущество отдается на «поток и разорение». Очевидно, что посадник и тысяцкий знали об этом вечевом решении. Народ, пришедший на Кузьмодемьяновскую улицу «в доспесех стягом» выполнял решение вече.
Однако почему-то следом за усадьбой Божина были пограблены дома «иных крестьян неповинных» на той же улице. На наш взгляд, это не стихийные грабежи распоясавшейся черни. Просто пришедшие с вече люди не обнаружили Степанка на усадьбе Данилы Ивановича. Его начали искать на дворах родственников или друзей Божина. Угроза повальных грабежей вынудила жителей Кузьмодемьяновской улицы обратиться к посредничеству архиепископа. Именно владыке они вернули Степанка и умоляли остановить погромы. Отдать Степанка разбушевавшейся толпе бояре побоялись: ведь узнав, кто скрывал и мучил Степанка, нарушая тем самым вечевое решение, толпа немедленно принялась бы мстить мучителям. Отдав Степанка владыке, бояре понадеялись на его покровительство и на сохранение своей анонимности.
Владыка «послуша молениа их, посла его (Степанка. — О.К.) с попом их да с своим боярином» к «собранию людскому». То есть архиепископ отправил Степанка к вечникам в сопровождении уличанского попа и владычного боярина, понадеявшись, что такие послы сумеют успокоить народ.
Действительно, казалось бы, конфликт снова можно считать исчерпанным. «Собрание людское» добилось справедливости — боярин и его сторонники наказаны, Степанок освобожден. Более того, сам владыка только что подтвердил правоту собравшегося народа. Однако, получив Степанка, люди «пакы възъярившися, аки пиане, на иного боярина, на Ивана на Иевлича, на Чюденцеве улици и с ним много разграбиша бояръскых дворов».
Возможно, Иван Ивлиевич и другие, не названные поименно, бояре были теми самыми, кто держал у себя Степанка. Владыка не сообщил, кто именно отдал ему Степанка, но сам-то Степанок прекрасно помнил своих мучителей.
До сих пор летописец явно был на стороне народа, даже осуждал поступок боярина Данилы Ивановича. С этого же момента тон летописца меняется с сочувственного на возмущенный. Дальнейшие действия народа не санкционированы вече — это уже гражданская смута.
Наверняка, среди собравшихся было немало людей, у которых накопились счеты к тому или иному боярину с Софийской стороны. Вероятно, успех со Степанком послужил неким стимулом к дальнейшим действиям. «Если мы правы в этом случае, — рассудили опьяненные успехом люди, — то мы сейчас и с другими обидчиками так же разберемся».
