– Те, кто винил агрессию, образовали Товарищество.

Товарищи обмениваются улыбками. Они удобно одеты в красное или желтое. Всякий раз, как я их вижу, они кажутся добрыми, любящими, свободными. Но мне никогда не хотелось присоединиться к ним.

– Те, кто винил невежество, вступили в Эрудицию.

Исключить Эрудицию – самая легкая часть моего выбора.

– Те, кто винил двуличие, создали Правдолюбие.

Я никогда не тяготела к Правдолюбию.

– Те, кто винил эгоизм, построили Альтруизм.

Я виню эгоизм; определенно, виню.

– А те, кто винил трусость, породили Лихость.

Но я недостаточно самоотверженна. Шестнадцать лет старалась, и до сих пор недостаточно.

Мои ноги немеют, как будто из них выкачали всю жизнь. Как же я пойду, когда назовут мое имя?

– Трудясь бок о бок, эти пять фракций живут в мире уже много лет, и каждая вносит вклад в свой сектор общества. Альтруизм удовлетворяет потребность в бескорыстных лидерах в правительстве; Правдолюбие обеспечивает надежными и честными лидерами в юриспруденции; Эрудиция поставляет образованных учителей и исследователей; Товарищество дает понимающих воспитателей и сиделок; Лихость гарантирует защиту от внутренних и внешних угроз. Но влияние каждой фракции не ограничено этими областями. Мы даем друг другу намного больше, чем можно описать словами. В своих фракциях мы находим смысл, находим цель, находим жизнь.

Я думаю о лозунге, который прочла в учебнике истории фракций: «Фракция превыше крови». Мы принадлежим своим фракциям больше, чем семьям. Правильно ли это?

– Без них мы не выживем, – добавляет Маркус.

Он умолкает, и повисает тишина, непривычно тяжелая. Она прогибается под весом нашего худшего страха, превосходящего даже страх смерти: стать бесфракционником.

Маркус продолжает:

– И потому сегодняшний день – это праздник; день, когда в наши ряды вливаются новые члены, которые будут трудиться вместе с нами ради лучшего общества и лучшего мира.

Взрыв аплодисментов. Они кажутся приглушенными. Я стараюсь стоять совершенно неподвижно, потому что с онемелыми коленями и застывшим телом меня не трясет. Маркус читает первые имена, но я не могу отличить один слог от другого. Как я узнаю, когда он назовет мое имя?

Шестнадцатилетки один за другим покидают круг и выходят на середину зала. Первая девочка выбирает Товарищество, фракцию, в которой она родилась. Я слежу, как капли ее крови падают на землю, и она одна встает за стульями товарищей.

Комната находится в непрестанном движении, очередное имя и очередной подросток, очередной нож и очередной выбор. Я узнаю большинство присутствующих, но сомневаюсь, что они знают меня.

– Джеймс Такер, – произносит Маркус.

Джеймс Такер из Лихости – первый, кто спотыкается на пути к чашам. Он взмахивает руками, и ему удается сохранить равновесие. Его лицо становится красным, и он быстро выходит на середину зала. Стоя в центре, он переводит взгляд с чаши Лихости на чашу Правдолюбия – оранжевые языки пламени взлетают все выше, стекло отражает голубоватый свет.

Маркус протягивает ему нож. Джеймс глубоко вдыхает – я вижу, как вздымается его грудь, – и принимает нож на выдохе. Затем он чиркает ножом по ладони и протягивает руку в сторону. Его кровь капает на стекло, и он первый из нас, кто сменил фракцию. Первый переход между фракциями. В секторе Лихости поднимается ропот, и я смотрю в пол.

Впредь его будут считать предателем. Семья лихачей сможет навестить его в новой фракции через полторы недели, в День посещений, но не станет этого делать, потому что он ее отверг. Его будет не хватать в коридорах их дома, и он оставит после себя пустоту, которую невозможно заполнить. Но пройдет время, и рана затянется, как при удалении органа, когда его место занимают телесные жидкости. Люди не в состоянии долго выносить пустоту.

– Калеб Прайор, – вызывает Маркус.

Калеб в последний раз сжимает мою руку и идет прочь, бросив на меня долгий взгляд через плечо. Я слежу, как его ноги движутся к середине зала и как его руки уверенно принимают нож у Маркуса и ловко полосуют одна другую. Кровь копится в его ладони, и он прикусывает губу.

Он выдыхает. Вдыхает. Вытягивает руку над чашей Эрудиции, и его кровь капает в воду, окрашивая ее в более глубокий красный цвет.

Я слышу ропот, перерастающий в возмущенные крики. Мысли путаются. Мой брат, мой самоотверженный брат, перешел в другую фракцию? Мой брат, прирожденный альтруист, – эрудит?

Я закрываю глаза и вижу кипу книг на столе Калеба и его дрожащие руки, елозящие по ногам после проверки склонностей. Почему я не поняла, что, когда вчера он советовал мне подумать о себе, он также советовал и себе самому?

Я разглядываю толпу эрудитов – они самодовольно улыбаются и подталкивают друг друга. Альтруисты, обычно столь безмятежные, переговариваются напряженным шепотом и поглядывают через комнату на фракцию, ставшую нашим врагом.

– Прошу прощения, – говорит Маркус.

Толпа его не слышит.

– Тихо, пожалуйста! – кричит он.

Все стихает. И только что-то звенит.

Я слышу свое имя, и судорога выносит меня вперед. На полпути к чашам я уверена, что выберу Альтруизм. Сомнений нет. Я вижу, как становлюсь взрослой женщиной в сером балахоне, выхожу за брата Сьюзен, Роберта, работаю добровольцем по выходным. Мирная рутина, тихие ночи перед камином, уверенность, что я буду в безопасности и даже если и недостаточно хороша, то хотя бы лучше, чем сейчас.

Я осознаю, что это звенит у меня в ушах.

Я смотрю на Калеба за спинами эрудитов. Он глядит на меня и чуть кивает, как будто знает, о чем я думаю, и соглашается с этим. Я спотыкаюсь. Если Калеб не был создан для Альтруизма, выходит, я и подавно? Но что мне делать теперь, когда он нас покинул и я осталась одна? Он лишил меня выбора.

Я стискиваю зубы. Я буду ребенком, который остался; я обязана так поступить ради своих родителей. Обязана.

Маркус протягивает мне нож. Я смотрю ему в глаза – темно-синие, странного цвета – и принимаю нож. Маркус кивает, и я поворачиваюсь к чашам. Огонь Лихости и камни Альтруизма – слева от меня, одна чаша перед плечом, другая за ним. Я держу нож в правой руке и касаюсь лезвием ладони. Стиснув зубы, я веду лезвие вниз. Больно, но я почти не замечаю этого. Я прижимаю обе руки к груди и, содрогаясь, выдыхаю.

Я открываю глаза и вытягиваю руку. Кровь капает на ковер между двумя чашами. Затем, не сумев сдержать вздох, я перевожу руку вперед, и моя кровь шипит на углях.

Я эгоистичная. Я смелая.

Я опускаю глаза и встаю за рожденными в Лихости неофитами, которые решили вернуться в собственную фракцию. Все они выше меня, так что, даже запрокинув голову, я вижу лишь обтянутые черным плечи. Когда последняя девушка делает свой выбор – Товарищество, – наступает пора уходить. Лихачи покидают зал первыми. Я иду мимо мужчин и женщин в серой одежде, своей бывшей фракции, и не свожу глаз с чужого затылка.

Но я должна увидеть родителей еще раз. Я оборачиваюсь через плечо в последний момент перед тем, как пройти мимо них, и немедленно жалею об этом. Взгляд отца обвинительно впивается в меня. Сначала, когда у меня жжет глаза, мне кажется, что он нашел способ поджечь меня, наказать за то, что я сделала… но нет, просто я готова расплакаться.

Рядом с ним улыбается мать.

Сзади напирают, гонят прочь от семьи, которая выйдет из зала последней. Они даже могут остаться, чтобы составить стулья и очистить чаши. Я верчу головой, чтобы отыскать Калеба в толпе эрудитов за моей спиной. Он стоит среди остальных неофитов, пожимая руку другому переходнику, бывшему правдолюбу. Его беспечная улыбка – акт предательства. У меня сводит живот, и я отворачиваюсь. Если для него это так легко, возможно, это должно быть легко и для меня.

Я бросаю взгляд на парня слева, который был эрудитом, а теперь бледен и тревожен не меньше меня. Я все время потратила на размышления, какую фракцию выбрать, и ни разу не задумалась, что случится, если я выберу Лихость. Что ждет меня в штаб-квартире Лихости?