Использование в медицинских целях золота еще старше и восходит к древности; оно, конечно, было основным веществом в порожденной алхимией ятрохимии (см. стр. 277); и даже в XX веке то здесь, то там было слышно о лекарствах, основанных на золоте. Единственное научное обоснование для применения этого металла, ценного лишь тем, что он практически не вступает в химическое взаимодействие с другими веществами, по-видимому, заключалось в том, что такой исключительный элемент, конечно же, должен обладать и целительными свойствами в дополнение ко всем остальным. Использовать можно было лишь чистое золото; оно было действеннее, если лекарство готовили на медленном огне. Большинство врачей добавляли небольшое количество золота в питье под названием «питьевое золото», приготовленное из разных трав, которые сами по себе обладали целительными свойствами; таким образом, в то время как золото по сути не играло никакой роли — ни целебной, ни вредоносной, — питье в целом могло пойти на пользу пациенту, и это поддерживало миф.
Также считалось, что золото полезно в наружном применении. Золото притягивает к себе кровь и, таким образом, может предотвратить или исцелить например уродливые оспины. Даже в XVIII веке богатые люди, страшась оспин, хорошо платили за то, чтобы покрыть свои лица тонким слоем золота и предотвратить появление нежелательных дефектов кожи. Келемен Майке, секретарь принца Ференца Ракоци (1676–1735), писал в 1718 году о неудачном эксперименте графини Берчини. Врачам не составило труда позолотить красивое лицо графини; проблема возникла потом, когда они попытались снять золотой слой. В конце концов им пришлось отковыривать его иголками мельчайшими кусочками. И даже в этом случае им не удалось снять все золото с носа, который до конца ее жизни оставался черным.
Иллюстрация из «Surgery» (Хирургии) Парацелъса (1549), на которой изображен процесс ампутации ноги. Парацельс был первым, кто рекомендовал использовать обезболивающее в ходе таких операций.
Немного меньшую роль в создании сомнительных медицинских теорий сыграли шарлатаны: они в первую очередь пополнили ряды бесполезных лекарств[28].
Возможно, развитие медицины от дремучих суеверий и сказок старых дев до науки лучше всего подтверждается примером Игнаца Земмельвейса (1818–1865), который продемонстрировал силу научного метода, даже когда работал среди невежд. В 1840-х годах, прежде чем медики поняли что-либо о роли микробов в болезнях, в одной из родильных палат главного венского госпиталя смертность от родильной горячки была ужасающе высокой — около 11 % (это было примерно в шесть раз выше, чем в других родильных палатах). Никто не мог понять почему: различные догадки, которые строил медперсонал, крутились вокруг «плохих флюидов». Ситуация осложнялась тем фактом, что между палатами была социальная разница: женщины в «плохой» палате принадлежали к низшему классу, хотя можно было ожидать, что среди них смертность будет меньше, поскольку у сильных работающих женщин шансов выжить было явно больше, чем у «изящных цветов», рожавших в другой палате.
Один из работавших там врачей, Земмельвейс, подошел к делу с научной точки зрения, несмотря на противостояние своего непосредственного начальника, который полагал, что высокая смертность неизбежна и что изучение ее причин — пустая трата времени. Понимая, что во второй палате у него находится по сути контрольная группа (даже несмотря на то, что там смертность, равная 2 %, была по современным стандартам ужасно высокой), Земмельвейс проанализировал разницу между двумя палатами и их пациентками, и на основании этого анализа выдвинул четыре гипотезы и начал их проверять: женщинам разрешалось менять позу во время родов, в палате уменьшилось скопление народа и т. д. Ни одна из этих мер никак не повлияла на ситуацию. Тогда случайно его друг во время вскрытия порезал себе палец, после чего заболел и умер. Земмельвейс сопоставил это с тем фактом, что стажеры больниц чаще других проводили вскрытие (препарирование было важной частью обучения), и создал пятую гипотезу, предположив, что существует некое «трупное вещество», которое могло привести к смертельному заболеванию. Он проверил это, настояв, чтобы все мыли руки перед тем как принимать роды.
Уровень смертности резко упал, и Земмельвейс был оправдан. Но это не спасло его карьеры: вскоре, в 1849 году, его уволили из госпиталя за радикальные убеждения. Однако особый интерес представляет то, что из этой гипотезы с последующими экспериментом и проверкой он вывел объяснение, одновременно правильное и ошибочное: из трупов несчастным матерям действительно передавалось «трупное вещество», но не то, которое мог себе представить Земмельвейс.
Вы наверняка решили, что идея гигиены в больницах должна была быстро распространиться, как только результаты обнародовали, но на самом деле медицинские круги того времени подчеркнуто игнорировали Земмельвейса: он был всего-навсего скромным врачом, человеком без какого-либо положения в важных медицинских кругах. Вернувшись на родину, в Венгрию, он следовал правилам гигиены в собственном смотровом кабинете и достиг невероятных успехов, собрал огромное количество доказательств эффективности гигиены и в 1861 году даже издал книгу «Die Ätiologie, der Begriff und die Prophylaxis des Kindbettfiebers» (Этиология, сущность и профилактика родильной горячки), копии которой он послал во все медицинские общества; но его проигнорировали. Тем временем сотни тысяч матерей и детей умирали по всей Европе; осенью I860 года в той самой палате главного венского госпиталя уровень смертности, сниженный Земмельвейсом до 1 %, поднялся почти до 35 %[29]. В ужасе от происходящего, несмотря на понимание, что он дал людям возможность узнать истинную причину смертности, Земмельвейс впал в хроническую депрессию; его друзья, считая его одержимость клинической гигиеной частью его эксцентричности, насильно положили его в психиатрическую лечебницу, где он и умер среди грязи и запустения.
Примерно в то же время, когда умер Земмельвейс, Джозеф Листер (1827–1912) начал экспериментировать с хирургическим антисептиком и очень скоро открыл его эффективность. У Листера были более богатые профессиональные связи, чем у Земмельвейса, но ненамного: он был шотландцем, работал в шотландской больнице, так что примерно в течение десяти лет лондонские медицинские светила игнорировали его. Вот свидетельство того, что потеряна четверть века и бесчисленное множество человеческих жизней — и все это по причине профессионального невежества.
Несмотря на недостатки, медицинские теории начали немного приближаться к реальности. Работа Луи Пастера (1822–1895) позволила ближе к концу столетия сформулировать «теорию микробов». Однако с ней согласились не все. Рудольф Вирхов (1821–1902), который в 1885 году сделал важный прорыв, доказав, что клетки тела размножаются и этим нанеся смертельный удар по теории самозарождения (см. стр. 131), предположил, что в основе болезни лежат химические вещества. Он обнаружил, что зараженные клетки развиваются из здоровых, но отказывался верить, что причиной могут быть микробы. (Позднее он отказался поверить в дарвиновскую теорию эволюции — см. стр. 152.) Как и следовало ожидать, когда было доказано, что Пастер абсолютно прав, тогда поверили, что все болезни вызываются микробами. Однако некоторые болезни (например рак) можно отнести к биохимическим.
А у теории микробов по-прежнему есть недоброжелатели. В книге «The Blood Poisoners» (Отравители крови) (1965) Лайонел Доул выражает мнение, что вакцинация неэффективна, и единственная причина, по которой все уверены в ее действенности, заключается в том, что бесконечное множество химических производств давят на СМИ, будучи сильно заинтересованными в ортодоксальной медицине.
Конечно, у врачей было бы колоссальное преимущество, если бы они могли на молекулярном уровне противостоять заболеваниям, с которыми имеют дело, встретившись с ними один на один, как и должно быть. Именно это заявляет канадско-швейцарский антрополог Джереми Нарби в своей книге «The Cosmic Serpent: DNA and the Origins of Knowledge» (Космический змей: ДНК и происхождение знаний) (1998): шаманы в дождевых лесах Верхней Амазонки способны сделать это, выпив галлюциногенного чая под названием аяхуаска. Нарби попробовал напиток и обнаружил, что вступил в телепатический разговор с близнецами, похожими на змей, которые были четкой ДНК — они были не только известной двойной спиралью ДНК, но и близнецами, или переплетенными змеями, встречающимися во многих мифологических изображениях во всем мире (как на эмблеме Асклепия, римского бога врачевания). Нарби делает вывод, что они представляют сознание ДНК. Шаманы могут исцелять людей, потому что, выпив аяхуаски и призвав управляемую галлюцинацию, они могут свести свое сознание к молекулярному уровню и таким образом напрямую взаимодействовать с «сущностями» (змеями ДНК) и «дротиками» (которые Нарби отождествляет с вирусами). Конечно, научные круги не восприняли эту информацию всерьез, хотя трое микробиологов, которых Нарби взял с собой в Перу, чтобы они сами получили тот же опыт, были очень впечатлены. О приключении Нарби и троих микробиологов Гленн Суиткес в 2002 году снял 45-минутный документальный фильм «Night of the Liana» (Ночь лианы), который имел фантастический успех.
