В первом акте подробно излагаются предлагаемые обстоятельства действия. Во главе Дании психически больной король, который передал всю полноту власти своему врачу, фактически отстранив от власти королеву. Искусно подставляя второстепенных эпизодических персонажей, давая им точные характеристики, Скриб заслонял экспозицию, в которой содержались обоснования и причины всех действий главных героев. Постепенно на сцену выводились главные лица пьесы – граф Бертран Ранцау, который на подстрекательства королевы к заговору замечал: «Я давно отошел от заговоров, так как понял, что те, кто больше всего рискуют, реже всего извлекают выгоду: они почти всегда работают для других. Другие приходят после них и спокойно пожинают то, что они посеяли с такой опасностью для себя. Так рисковать могут только сумасшедшие юнцы и молодые честолюбцы… Это дворцовая интрига, в которой народ не принимает участия. Для того чтобы такой переворот увенчался успехом, нужно, чтобы он был подготовлен или проведен народом; следует учитывать интересы народа или, по крайней мере, внушать ему это. Тогда он поднимется; вам нужно будет только не мешать, и народ сделает больше, чем вам того хочется. Но когда за вами не стоит общественное мнение, не стоит нация – вы можете возбуждать волнения, устраивать заговоры, мятежи, но не революции!»

Такой кристально ясный механизм революций можно найти разве что у классиков марксизма, которые, кстати, яростно критиковали Скриба! В конце первого действия Скриб размещает событие, запускающее механизм интриги, – найден молодой честолюбец, который возьмет на себя народное возмущение. Пусковой крючок взведен, и Скрибу нужно только соблюдать логику интриги.

Выводя на сцену новых персонажей, Скриб в нескольких репликах очерчивает каждый характер. Характер и оказывается залогом поступка, а дальше действия, совершаемого персонажем. Ратон богат и уже начинает стыдиться своей торговли, он метит в бургомистры. События закручиваются умно и просто, его делают народным вождем. Ловко закрытый в собственном винном погребе Ратон превращается чуть ли не в узника совести. Скриб точно просчитывает театральные эффекты: И тихая, внешне маловыразительная сцена, в которой Бертран понимает, какое сокровище для революции Ратон, сменяется эффектной массовой сценой, сопровождаемой торжественным маршем, шествием цеховых мастеров со своими стягами. Революция началась!

Как круги по воде от брошенного камешка, действие вовлекает все новых и новых персонажей: король, и королева, и правящее окружение. Революция просчитывается Бертраном, как партия в шахматы, с учетом всех обстоятельств, он точно знает, что «народ всегда становится на сторону угнетенного» и что вождем революции надо выбрать героя. «Конечно, я вождь! – восклицает Ратон. – Но мне ничего не говорят, мне ничего не приказывают. Это непостижимо!» Все узлы, искусно сплетенные Скрибом, начинают развязываться в пятом действии. Революция победно завершена! Бертран становится первым министром при королеве, а Ратон назначается поставщиком шелковых товаров для двора. Фактически он и был им, снабжая шелком двух королев. Теперь, после революции, вчерашний вождь подводит итог – рискуя сыном, жизнью, состоянием, Ратон растерял половину своей клиентуры.

После этой пьесы Французская Академия начала всерьез рассматривать кандидатуру Скриба на место одного из сорока «бессмертных». Надо заметить, что сам Скриб ни до своего избрания, ни после него никогда не испытывал особого пиетета перед Академией. Как и все, он с детства знал историю знаменитого «спора о Сиде», когда великий Корнель, стихи которого часто цитируют персонажи Скриба, был подвергнут смешному шестимесячному разбирательству, результатом которого стал позорнейший вердикт: «Сид», прекраснейший «Сид» не является шедевром! Вполне достаточно уже этого факта, чтобы Академия была скомпрометирована навеки. Но «бессмертные» академики без устали придумывали все новые и новые способы саморазоблачения. Они долго торговались с самим Мольером, великим Мольером, в обмен на членство в Академии вынуждая его, первого актера короля, перестать выходить на сцену. Но и этого им показалось мало, когда, получив отказ от Мольера, уже посмертно, они все-таки причислили его к «бессмертным», украсив его бюст весьма двусмысленной надписью: «Rien ne manque a sa gloire, il manquait a la notre». («Ничто недостает для его славы, его недоставало для нашей»). Можно ли после всего этого стремиться стать «бессмертным»? В разные годы Скриб так или иначе «проходился» по поводу Академии в своих пьесках:

«– Жена академика! Ни слова, сударь… Я требую уважения к нашим шефам, к ветеранам литературы.

– О, я готов снять шляпу… Но нельзя же не признать, что муж-академик – самый удобный муж на свете! Прежде всего, он привык закрывать глаза…» («Шарлатанство»)

Или же такой пассаж: «…когда-то во времена Мольера, над женщинами развитыми было принято смеяться; тогда они были только «учеными женщинами»… Но в наши дни, когда им наскучило служить вечной мишенью для острот, ученые женщины превратились в журналисток, и с этой минуты насмешники притихли… они боятся… Ну вот, как раз в моем салоне и создаются литературные репутации и подготавливаются выборы в Академию! Слава и выгода моим друзьям, горе тем, кто не из их числа!» («Пуф, или Ложь и истина»)

Трезвомыслящий, а потому циничный, Скриб не стремился в Академию; «бессмертные» были вынуждены его принять. Во-первых, Скриб, пожалуй, единственный из поколения «романтиков» не посягнул на разрушение классической формы пьесы, напротив, он виртуозно владел ею. И, во-вторых, от «феномена Скриба», самого популярного, самого плодовитого, самого репертуарного автора Франции 20 – 40-х годов, нельзя было просто отмахнуться. С действительностью приходилось считаться даже «бессмертным». Интонация оправдывающаяся, вынужденная, легко читается в приветствующей Скриба речи секретаря Академии, Вильмена: «Вас прельщал успех более легкий и скорый. Вместо того чтобы сосредоточить вашу комическую силу на каком-нибудь предмете, требующем долгого размышления, вы раздробили ее на тысячи блистательных очерков». [5]Высокой оценки Вильмена удостоилась пьеса «Бертран и Ратон», которую он назвал политической комедией. Это высокая похвала из уст почтенного историка литературы! Академики не могли знать, что лучшие комедии Скриба еще впереди.

В 1837 году в Комеди Франсез с блеском прошла его новая комедия, «Товарищество, или Лестница славы». Как раз в эти годы правительство Луи-Филиппа издало закон, воспрещающий всякого рода общества, – власть боролась с политическими заговорами и тайными объединениями. Скриб, беспристрастно вглядывающийся в действительность, в лихорадочную жизнь делового Парижа, немедленно раскрыл самый мощный, самый крупный заговор, который невозможно уничтожить, даже разоблачив! Он – продукт любого либерального общества. «А что тут странного, – говорит один из персонажей этой пьесы, – мы живем в век акционерных обществ. Все устраивается через предприятия и объединения… и точно так же создаются репутации… В одиночку человек не в состоянии возвыситься. Но если мы взберемся друг дружке на плечи, то и последний из нас, как бы ни был он мал, покажется великим». «Быть последним даже выгодно, – подтверждает его собеседник, – последние забираются выше всего».

В этот мир, в котором все сферы насквозь коррумпированы, Скриб помещает наивного молодого человека Эдмона, адвоката, который говорит о себе: «Я – сирота, почти без средств…» Не вспоминал ли Скриб самого себя? Эдмон честен и убежден в том, что достоинства и заслуги каждого человека при честном труде обязательно будут оценены.

Такие герои, как Эдмон, не первый раз появляются у Скриба. И в водевилях и в комедиях легко отыскать застенчивого молодого человека без средств, но с идеей, с уверенностью в победе морали, с надеждой добиться успеха честным путем. Скриб никогда не смеется над ним, потому что в таком персонаже заложено то здоровое нравственное чувство, которое есть в каждом человеке. Именно перед таким персонажем, через его восприятие показывает Скриб механизм воцарившихся после революции отношений: