Нельзя не восхищаться тем, что сделал Кузнецов в следующее мгновение, ибо этот поступок свидетельствовал не только о выдержке и хладнокровии разведчика, но и о его глубоком уме, тонком знании психологии фашистов, феноменальной реакции. Кузнецов резко повернулся к офицерам, которые были значительно старше его по чину, и строго, почти недовольно спросил:

— В чем дело, господа?

Фашисты опешили, остановились.

— Я офицер службы безопасности, — продолжал Николай Иванович и быстро показал номерной жетон СД. — Мы выследили и арестовали советского террориста, переодетого в нашу форму…

Кузнецов спрятал жетон, и я подумал, что сейчас он сядет в машину, и мы как можно быстрее уедем. Но Николай Иванович потребовал у офицеров документы, записал их фамилии, а одного попросил поехать с нами в качестве свидетеля. Все это было проделано с поразительной выдержкой и достоинством.

— Вы свободны, господа, — сказал он остальным. Прозвучало дружное «хайль», и я включил передачу. Но когда семь человек сели в машину, оказалось, что восьмому, Каминскому, не осталось места. Я кивнул на багажник. — Ян сразу все понял, быстро втиснулся между генеральскими чемоданами и захлопнул крышку.

Попетляв в сумерках по переулкам, мы выехали за городскую черту и вскоре оказались на хуторе, который приютился неподалеку от двух сел, занятых немецкими зенитчиками.

Здесь мы узнали, что партизанский отряд «Победители», куда мы спешили, принял неравный бон с карателями, нанес им немалый урон, однако и сам, потеряв много людей, сменил место дислокации. Искать партизан в окружении карателей было бессмысленно, ждать на хуторе — не менее опасно, поэтому после долгого и тщательного допроса фашистов Кузнецов принял решение: смертный приговор генералу фон Ильгену и захваченному в «свидетели» гауптману Гранау, личному шоферу рейхскомиссара Коха, привести в исполнение тут же.

Так закончилась эта операция.

Все получилось неожиданно. Маслюков собрался уже выехать на линию, но его вызвал Петренко — завгар и сказал:

— Поскольку вы отличный водитель, передовик автохозяйства, я остановился на вашей кандидатуре. Завтра в семь ноль-ноль автобус должен стоять у гостиницы. Там заберете пассажиров, которые поедут штурмовать безымянную высоту южнее поселка «Строймаш».

Петренко сделал паузу. Желаемый эффект был достигнут — лицо Маслюкова выражало крайнее удивление.

— Вам ясно? — спросил Петренко.

— Более или менее ясно, — сказал Маслюков, пожав плечами. — Завтра в семь…

— Обрисую обстановку. В районе идут съемки кинофильма под названием «Комбат». Ваша задача, Павел Филиппович, обеспечить своевременную доставку людских резервов на передний край.

— Понятно, — улыбнулся Маслюков. — Разрешите выполнять?

— Разрешаю, — Петренко козырнул. — А пока повозите гражданское население.

Выехав на линию. Маслюков не переставая думал о том, что ему предстоит увидеть завтра. На съемках он не бывал, но кино посещал аккуратно. Особенно нравились ему картины про войну. Почти в каждой Маслюков узнавал что-то знакомое и близкое, мысленно сравнивая увиденное на экране с тем, что довелось испытать ему самому, прошагавшему с боями от снегов Подмосковья до германской столицы…

Встал Маслюков чуть ли не в пять часов. На вопрос жены: «Куда так рано?», коротко ответил: «Дела, Маруся, дела. Ты давай спи».

Он умылся, старательно проутюжил лицо электробритвой, достал выходной костюм — серый в полоску. Одеваясь, прицепил галстук на резинке и вдруг подумал: что если вместо костюма и галстука он надел бы свое обмундирование, то, в котором вернулся с войны?..

Ровно в семь надраенный до блеска автобус с табличкой «Заказной» стоял у городской гостиницы.

Из подъезда выглянул парень в очках и захлопал в ладоши:

— Товарищи! Все на выход.

Маслюков поднялся в кабину и, немного погодя, вышел в салон. Делать там ему было нечего, он вроде бы решил проверить, все ли б порядке. Проход был свободен, справа и слева сидели военные, но не те, аккуратные, в отглаженных мундирах, каких встречаешь сегодня. В салоне сидели «фронтовики» в выгоревших гимнастерках, потемневших от пота. У некоторых белели повязки. Голова обмотана бинтом, на нем бурое пятно. «Конечно, краска это, а не кровь», — отметил про себя Маслюков. «Раненый» читал журнал «Здоровье».

— Братцы, — сказал он. — Оказывается, лишний вес в основном-то дают углеводы…

— Учтем, — отозвался «солдат» с узким лицом, загорелый и усатый. Маслюков сразу догадался, что усы у него наклеены, артист прижимал их и легонько оттягивал, проверяя, хорошо ли держатся.

Вернувшись в кабину, Маслюков подогнал зеркальце и опять стал смотреть в салон. В зеркальце отразилось лицо, показавшееся ему знакомым. Этого артиста он видел в кинофильме из колхозной жизни, в роли агронома. А сейчас «агроном» вроде бы в действующей армии…

Обогнув рощу за поселком «Строймаш», автобус проехал еще с километр и остановился. Со скрипом отворились двери. Артисты начали выходить из автобуса. Смеясь и переговариваясь, они зашагали туда, где стояли прожектора, а повыше на холме громоздился покореженный танк.

Очкастый обратился к Маслюкову:

— Товарищ водитель, ваше имя-отчество?

— Павел Филиппович.

— Прекрасно. Павел Филиппович, езжайте обратно в гостиницу, возьмите там остальных героев войны и с ними сюда. Только прошу в темпе.

Маслюкову не понравилось «возьмите остальных героев». Причем тут герои?

Когда он доставил вторую группу, на месте съемки вспыхивали и гасли прожектора, клубился дым и был слышен спокойный мужской голос, усиленный динамиком:

— Пиротехники на месте? Настенька, проверьте у Кирилла Павловиче грим. Саша, не вижу солдат. Вы меня слышите?..

«Слышу!» — долетело издалека. Маслюков узнал голос очкастого. «А я-то поначалу думал — он самый главный».

Саша вел группу солдат. Шли они строем, у них уже были автоматы и каски.

Пропустив артистов вперед, Саша задержался у автобуса и, встретив напряженный взгляд Маслюкова, спросил:

— Бывали на съемках?

— Первый раз.

— Автобус нам будет нужен поздней. Вы имеете возможность принять участие в бою. — Саша улыбнулся и уточнил: — Как зритель, разумеется.

— Ясно, — сказал Маслюков. «Удачно вышло — не сам напросился, а приглашение получил».

Место предстоящего штурма с тыла ограничивала натянутая на колышках веревка с красными лоскутками, чтобы посторонние, а главное, ребятишки, уже набежавшие неизвестно откуда, не мешали людям работать. Не будь веревки, ребятня давно бы уже путалась в ногах у артистов, отвлекала бы от дела бородатого дядьку в синих брюках, в куртке и в белом картузике с пластмассовым козырьком. «Режиссер, — определил Маслюков. — Держится солидно, сидит на кране у киноаппарата и по сторонам смотрит, как генерал со своего НП».

— Напоминаю: танк в кадре должен дымиться, — тихо но строго сказал бородач в микрофон.

Маслюков выбрал себе место, сел на пенек. Неподалеку на ящиках, на скамейках сидели солдаты. Узколицый что-то нашептывал девушке, которая кисточкой разрисовывала ему лицо — небритое, темное, только зубы блестят. Тут вопросов нет — артисту делают грим, чтобы на экране выглядел натурально. Если уж насчет небритости, то бывало по-всякому. Многие, в том числе и он, Маслюков, если позволяла обстановка, старались перед боем привести себя в порядок, в первую очередь побриться и так далее… И он в итоге себя лучше чувствовал, и на людей это хорошо влияло.

На все происходящее вокруг Маслюков смотрел заинтересованно и пристрастно, с удовлетворением отмечая, что все здесь выглядит совсем, как там. — и земля, словно бы перепаханная снарядами, и участок полосы укреплений в путанице колючей проволоки, и подбитый танк, который издали нипочем не отличишь от настоящего.