Я до сих пор отчетливо помню, как была одета Ванесса в тот вечер: лакированные туфли на высоком каблуке, оставляющие открытым подъем ступни; пальто из тончайшей кожи, обтягивающее бедра туго, как юбка-дудочка, что создавало неподвижную точку напряжения в районе таза, тогда как все остальное вибрировало, словно готовясь оторваться от земли вопреки закону тяготения; меховой воротник в форме буквы «V», напоминающий гигантскую вагину; чуть сдвинутая на затылок меховая шапка, из-под которой выбивались огненно-рыжие волосы (мне пришло в голову сравнение с Анной Карениной), а мех колебался в струе воздуха от калорифера, как шерсть русского медведя, вломившегося в здание с ветрено-морозной улицы.
В целом наряд ее был не из дорогих – по меркам «Вильгельмины». Все это было наилучшего качества, какое можно найти в престижных универмагах, но универмаги – они и есть универмаги, ничего более. Так что с моей стороны было вполне естественно тут же вообразить, как бы она выглядела, одеваясь у нас.
Я бы одел Ванессу в стиле Задры Роудс[5]. У нее были гордая осанка и волевая линия подбородка. Она запросто могла носить самые яркие цвета. Вызывающие жесты были вполне в ее духе. Но ни тогда, ни позднее, уже будучи моей женой и имея возможность бесплатно пользоваться услугами фирмы, Ванесса не прислушивалась к моим рекомендациям.
Что касается Поппи, ее матери, то она одевалась аналогичным образом. Они вообще выглядели как сестры. Разве что пальто у Ванессы было чуть длиннее, чем нужно, тогда как у Поппи оно было коротковато – и не чуть, а весьма и весьма. Впрочем, она ведь какое-то время жила в Америке, а тамошние женщины никогда не умели (и не умеют сейчас) правильно выбрать подходящую им длину юбок, плащей и пальто. Сколько же ей было при первом появлении в «Вильгельмине»? Сорок пять или сорок шесть. Значит, к тому времени, когда в Чиппинг-Нортоне меня сцапали полисмены – нутром почуявшие, что имеют дело не просто с книжным вором, но с человеком нездоровых наклонностей, – она была уже на середине седьмого десятка. Прекрасный возраст для женщины, которая тщательно следит за собой.
Но вернемся в Уилмслоу, в тот вечер, когда она впервые перешагнула порог магазина.
– А вот и ma mère![6] – воскликнула Ванесса, как будто после словесного описания еще нужно было пояснять, кто это пришел.
Они поцеловались – как тыкаются клювами две цапли в парке. Одна из них – я не понял которая – издала легкий смешок. Быть может, это был их общий смешок, один на двоих. Вот что следует учесть при оценке моих эмоциональных реакций: разве мог я не влюбиться в дочь и мать одновременно, если они предстали передо мной единым неразрывным целым?
– Вас я узнала сразу, – сообщила мне Поппи, отделившись наконец от своей дочери.
– А должны были? – спросил я, удивленно подняв брови.
– Вы и брови поднимаете точь-в-точь как она.
– Как кто?
Ванесса нетерпеливо надула щеки, более не в силах выносить этот бестолковый обмен репликами.
– Моя мама знакома с вашей мамой, – сказала она тоном, подразумевающим: «Ну теперь-то мы можем перейти к сути дела?»
– А-а, – молвил я. – И как?
– Что «как»? – спросил кто-то из них.
– Я о том, как близко ваша мама… простите… – Я повернулся от дочери к матери. – Как близко вы с ней знакомы?
И в этот самый миг из примерочной вдруг возникла покупательница с просьбой подколоть булавками платье. Как долго она там проторчала? Весь день? Всю неделю? Это было уже чересчур для Ванессы, которая находилась в магазине целых три минуты и теперь чувствовала себя так, будто провела тут всю свою жизнь.
– Мы можем выпить чаю где-нибудь неподалеку и еще раз зайти чуть позже, – сказала она. – Ваша мама к тому времени объявится?
– Это вряд ли. Она отбыла в отпуск и сейчас находится где-то на берегах Нила.
Поппи заметно расстроилась.
– Я же тебе говорила, что сначала лучше позвонить, – сказала она дочери.
– Это я тебе говорила.
– Да нет же, милая, это говорила я.
Ванесса пожала плесами. Ох уж эти матери!
– Сожалею, – сказал я, переводя взгляд с одной на другую. – Вы приехали издалека, чтобы ее повидать?
– Из Натсфорда.
Я не сумел скрыть удивление. До Натсфорда отсюда рукой подать, а, судя по их расстроенному виду, можно было подумать, что они ради этой встречи прибыли дневным рейсом из Дели. Ванесса приняла мое удивление за недовольство. Это в порядке вещей для гневливых женщин: им кажется, что все вокруг настроены на ту же гневную волну.
– Мы переехали сюда недавно, – сказала она, – и еще не освоились в этих местах.
Натсфорд – это городок, в котором некогда жила миссис Гаскелл, изобразившая его в своем «Крэнфорде»[7]. И фраза «Мы переехали сюда недавно» казалась цитатой из того же романа. «Представь, читатель, какое волнение овладело всеми сердцами, когда новые обитатели городка были представлены прихожанам в первое воскресенье после Пасхи…»
Но то были сущие пустяки, если сравнить с волнением в моем сердце. Поскольку они здесь новички, сообразил я, им важно иметь знакомых среди старожилов, чтобы поскорее освоиться.
О том, каким образом Поппи познакомилась с моей мамой, бывшей гораздо старше ее, я узнал позднее. Не скажу, чтобы меня это так уж сильно интересовало, – мало ли какими путями происходят знакомства. Что-то там насчет старшей сестры Поппи – погибшей то ли в автокатастрофе, то ли от рака, то ли от размягчения мозга, – с которой моя мама дружила то ли в школе, то ли по соседству, не суть важно. Главное, что Поппи, после долгого отсутствия вернувшись в Чешир, захотела восстановить отношения с давней подругой своей сестры.
Завязка в духе «Миллз-энд-Бун»[8].
– Подобрано со вкусом, – сказала она, оглядывая товары. – Нам, девушкам, в таких местах нетрудно потерять голову.
«Нам, девушкам»? Пожалуй, потянет и на «Харпер-Коллинз»[9].
– Спасибо, – сказал я. – Это все мамина заслуга. Но в последнее время она здесь бывает редко, так что я веду дела от ее имени.
Я постарался произнести это безразличным тоном. Люди, полагающие себя писателями, твердо верят, что с этим высоким званием несравнимо никакое другое. Стоит только Ванессе и Поппи услышать, что я по ночам пишу всякие фразы в разлинованном блокноте, и они сразу захотят узнать меня поближе. А магазин – да об этом и говорить не стоит, приглядываю за ним вполглаза, между прочим… Однако я не мог вот так прямо назваться писателем, потому что кто-нибудь из них – а скорее всего, обе разом – непременно спросили бы: «А какие книги вы написали?» – и мне было бы неприятно слышать собственный голос, путано объясняющий, что я, мол, «писатель в широком смысле» и публикаций пока не имею.
Даже со скидкой на мою тогдашнюю наивность это показывает, насколько все изменилось за последние двадцать лет. В ту пору еще были какие-то основания считать писательство почетной и благородной профессией – настолько почетной и благородной, что пара прекрасных женщин может повторить поездку из Натсфорда только ради того, чтобы снова повидаться с человеком, в голове которого слова выделывают антраша под стать русским прима-балеринам. Ныне же людям бывает стыдно признаться своим знакомым в чтении книг, не говоря уж про их написание. Еда и мода вытеснили литературу на задворки нашего бытия. «Я продаю костюмы от Марка Джейкобса[10] в Уилмслоу, – скажешь ты теперь, желая произвести впечатление на женщину. – И еще я практикуюсь в кулинарии – готовлю холодные закуски в Баслоу-Холле[11]. А что до этих дурацких писулек, то ими я балуюсь на досуге».
Если бы я тогда знал то, что знаю теперь, я бы сжег свои книги, посвятил бы все время изучению модных трендов и мертвой хваткой вцепился бы в магазин вместо того, чтобы передать его младшему брату, который с того самого дня живет припеваючи этаким «Казановой от-кутюр».
