Я широко развел руки, словно охватывая окружающую обстановку.

– О моей мебели?

Я рассмеялся:

– О том, куда мы все скатились. О состоянии вещей.

О дерьме, в котором мы сидим по уши.

Он изобразил непонимание. Кто мог его в этом упрекнуть? Приходилось или отрицать очевидное, или, признав его, отдать концы.

– И сколько недель «Ослепленный» держится в лидерах продаж? – спросил я, дабы направить свое раздражение на что-нибудь конкретное.

– Не издевайся, – сказал он. – Между прочим, десять процентов от роялти Билли Фанхаузера уходят на поддержку группового иска.

– Против кого?

– Против компании, производящей силиконовые имплантаты, разумеется.

– Групповой иск! Только не говори мне, что взрывающиеся грудные имплантаты ослепляют детей повсюду в Америке.

– Похоже, так оно и есть.

Я недоверчиво покачал головой. Но Фрэнсис всегда знал, как меня зацепить.

– Книги все еще способны приносить реальную пользу, – сказал он. – И не обязательно посвящать их созерцанию собственного пупка.

– А кто созерцает собственный пупок?

– Мартышки, мартышки… Знаешь, как можно понять, что у писателя начались творческие проблемы?

Я не хотел, чтобы он потерял веру в меня как писателя.

– Знаю, – сказал я. – Это когда писатель начинает писать о писательстве. А знаешь, как мужчина узнает, что у него мужские проблемы? – (Я также не хотел, чтобы он потерял веру в меня как мужчину.) – Это когда он подкатывает яйца к своей теще. В моем случае налицо и то и другое.

В более благополучные времена, когда авторы и их литагенты периодически устраивали совместные загулы, Фрэнсис однажды затащил меня в клуб «Гаррик»[25] и там в изрядном подпитии поведал о своей любовной связи с одной сочинительницей исторических романов, гордившейся достоверной передачей деталей описываемых ею эпох. По его словам, они занимались любовью только в исторических костюмах. Я на минуту потерял дар речи, вообразив его в пудреном парике и штанах-ренгравах с бантами. Фрэнсис неверно истолковал мой ступор как завистливое восхищение.

– Да, скажу тебе, это нечто! – заявил он, понижая голос и оглядывая комнату, не слышал ли кто посторонний его признание.

С той поры, хотя загулы канули в Лету вместе со зваными обедами и вечеринками, мы при встречах взяли за правило обмениваться интимными подробностями личной жизни, – правда, мои откровения по большей части были вымышлены с единственной целью поддержать доверительные отношения и не лишиться своего агента.

– Ты подкатываешь яйца к своей теще?

– Если можно так выразиться.

– А ты выразись яснее: да или нет.

– Вроде бы да и вроде бы нет.

– А я знаком с твоей тещей?

– Будь ты с ней знаком, тебе не пришлось бы спрашивать. Такие женщины не забываются.

В подтверждение своих слов я начал вращать глазами, как бы оглядывая ее бедра. Он ждал, грызя большой палец, пока я снизу вверх обводил взглядом рельеф ее воображаемого тела. – Как ее имя?

– А при чем тут имя?

– Хотелось бы знать, кого именно я не смогу забыть, если однажды с ней встречусь.

– Поппи.

– Поппи! – Он втянул воздух сквозь зубы, словно возбуждаясь от одного лишь произнесения этого имени. – Поппи – а дальше?

– Поппи Эйзенхауэр.

Если предыдущий вздох говорил о возбуждении, то этот – уже о влюбленности.

– Из тех самых Эйзенхауэров?

– Не исключено дальнее родство. Ее второй муж был американцем. Вряд ли она успела раскопать его семейные корни, так как прожила с ним недолго. Он порвал с ней из-за того, что она позировала в обнимку с виолончелью для афиши концерта Боккерини[26].

– Не столь уж страшный грех, на мой взгляд.

Я не сообщил ему одну деталь, которую Поппи с шокирующей прямотой поведала мне уже вскоре после нашего знакомства: для той афиши она снялась обнаженной. Фрэнсису это знать было не обязательно.

Однако он вполне мог вообразить ее обнаженной и без моей помощи. «Поппи… позировать… виолончель… Боккерини» – такая комбинация слов сама по себе наводила на мысли о женской наготе.

Он изогнул одну бровь вопросительным знаком. Я пошевелил бровями, пытаясь изобразить желательный ему ответ.

– Значит, она снова вышла замуж? – спросил он, мелодично присвистнув.

Я отрицательно покачал головой.

– И ты до сих пор меня ей не представил? Я знаком с твоей женой, так почему бы не познакомиться и с ее мамой?

– Ах, Фрэнсис! – воскликнул я, намекая, что не рискнул бы доверить ее этому демоническому карлику-соблазнителю. Вот до какого подхалимажа вынуждены опускаться современные авторы.

Он наклонился вперед с еще большим трудом, чем ранее опускался на стул, и повторил имя:

– Поппи Эйзенхауэр.

Похоже, его что-то беспокоило, но он и сам не сразу понял, что именно.

– Надеюсь, ты не собираешься писать об этом роман? – спросил он. – С тебя станется.

– О чем?

– О Поппи Эйзенхауэр и о тебе. Об этой ситуации.

– «Мартышка и теща»?

Он сложил ладони умоляющим жестом, явно теряя терпение:

– Гай, если ты не собираешься переселяться в джунгли и жить с обезьянами, как Джейн Гудолл[27], – заметь, я вовсе не отговариваю тебя от этого, – но если у тебя нет такого намерения, советую забыть об этих животных.

– Мартышки имеют для меня метафорический смысл.

– Но читателям на это наплевать.

– Хорошо, оставим мартышек. Однако мне понравилась идея написать роман о моей теще. Почему бы нет? Хвалебная песнь прекрасной женщине в летах.

– Прошу тебя, только не это.

– Тебя беспокоит возможная реакция Ванессы?

– Меня беспокоишь ты. Это будет твоим профессиональным самоубийством.

– Почему? Как раз сейчас тема сексапильных старушек входит в моду. Книга станет бестселлером, Фрэнсис!

– Только не в твоем исполнении.

– А что не так с моим исполнением?

– Ты раскроешь тему с мужской точки зрения. – И что?

– А то, что женщинам это не понравится.

– Почему им должно не понравиться?

– А почему читательницам не нравятся твои книги? Может, потому, что ты не идешь им навстречу… не проникаешь в их внутренний мир… потому, что ты пишешь от имени шимпанзе с красным членом наперевес? Откуда мне знать? Я просто советую тебе: оставь эту тему. Подкатывай к ней яйца в реальной жизни, если тебе приспичило. Но не пиши об этом книг.

– Значит, никаких мартышек, никаких тещ, никаких мужских точек зрения… Что же мне остается?

На это у него был готов ответ:

– Шведский детектив.

– Но я ничего не знаю о шведских детективах. Я никогда не был в Швеции.

– Тогда детский детектив. Ребенком ты, надеюсь, был?

Скажи мне, ты был ребенком?

– Меня не интересуют детективы, Фрэнсис.

– А как насчет уилмслоуского детектива? Это было бы нечто новенькое. По крайней мере, я о таких не слышал.

– Это потому, что в Уилмслоу не бывает преступлений, разве что нарушения правил парковки да неуплата муниципальных налогов. И еще футбольные безобразия. Конечно, я мог бы сделать главного героя парковочным инспектором или муниципальным сборщиком налогов, который имеет зуб на руководство «Манчестер юнайтед» за то, что они не взяли его стажером в команду…

– Звучит интригующе…

– …и который утешается тем, что трахает свою тещу…

– …которая с виду вылитая мартышка… Добавь уж и это до кучи.

– Поппи ничуть не похожа на мартышку, – возразил я.

– Разумеется, не похожа.

Голос его звучал устало. Он начал тереть рукой лицо и тер довольно долго. Когда он убрал руку, я был почти готов увидеть, что все черты лица стерты напрочь.

– Ну и к чему мы идем, Фрэнсис? – спросил я, выдержав паузу.

– Ко всем чертям, – усмехнулся он.

– Ты говоришь о своем бизнесе, о моих перспективах, о наших отношениях или о литературе в целом?