Видимо, в одном из таких путешествий она и «передала» кому-то Камни Юпитера. В отличие от своего мужа Франца-Иосифа, который одновременно был ее кузеном, Елизавета — «Сиси», как ее нежно звали близкие — не отличалась аккуратностью. Любительница верховых прогулок и дальних променадов, она щедро и беззаботно расставалась со своим имуществом. Может быть, и уникальные камни она потеряла или просто отдала — как это часто случалось с ее вещами — под влиянием минутного каприза. Она не рассказывала. Какова была их дальнейшая судьба — неизвестно, но легендарные корунды не были обнаружены в обширной коллекции ее драгоценностей в 1898 году, когда ее при посадке на пароход в Женеве заколол какой-то итальянский анархист, мечтавший убить некую важную персону, для того, чтобы его имя попало в газеты. Он в этом преуспел.

Почти через шестьдесят лет после этого баронесса Гизела Мажлат заявила, что непредсказуемая императрица подарила камни ее матери, когда та, в то время девочка восьми-девяти лет, рискуя собственной жизнью, вызволила Елизавету из беды на одной из верховых прогулок. Гизела унаследовала набор удивительных корундов после того, как мать и почти вся ее семья были убиты в двух мировых войнах, уничтоживших в Венгрии каждого десятого. Она и сама чудом избежала гибели, когда спешно покидала Будапешт, где в 1948 году пришли к власти коммунисты. Все, что она сумела взять с собой — это одежду, которая была на ней, и Камни Юпитера, спрятанные под корсажем.

Рассказ Гизелы был чем-то вроде сказки — ее с удовольствием слушали, но никто не верил.

Если Гизела бежала на запад без вещей и без денег, то почему она не продала камни, чтобы было на что жить? Они — фамильная реликвия, объясняла Гизела. И, разумеется, камни обладали волшебной силой: они спасали ее от нищеты, отчаяния и даже смерти. Их нельзя было продать как заурядные самоцветы.

Все изменилось в тот вечер, когда она, вся в слезах, заявила в полицию о том, что ее обокрали. Гизела подробно описала каждый из десяти корундов, оценив их стоимость миллионами франков, но не представив ни фотографий, ни страховки, никаких доказательств того, что она когда-нибудь видела Камни Юпитера своими глазами, не говоря уж 0 том, что они действительно были ее собственностью.

Почему так вышло? В полиции с понятным скептицизмом ей задавали вопросы, которые показались бы разумными всем, кроме Гизелы. Гизелу они покоробили. Как можно дать точную денежную оценку такого дара? Неужели полиция сомневается в ее словах?

Да, полиция сомневалась. Так же, как и все ее друзья. Как почти каждый во Франции.

В сплетнях рождались версии. Если Гизела действительно была владелицей камней — а как они к ней попали, неважно — то вряд ли она позволила бы себе так беспечно обращаться с неслыханной ценностью. Одна страховка обошлась бы ей в огромную сумму. Скорее всего, она смекнула, что подвиги Кота на Лазурном Берегу можно использовать к своей выгоде, и заложила камни, публично заявив, что они украдены. В таком случае, она не осталась внакладе.

Но этот сценарий был неправдоподобен.

Гораздо вероятнее, что она выдумала историю про камни от начала до конца, имея некие скрытые причины объявить себя Очередной жертвой Кота. Такими причинами могли быть жажда всеобщего внимания и нездоровая любовь к дурной славе. Разве Гизела не стремилась всегда к романтике и приключениям? Гизела, однако, настаивала на своем: Камни Юпитера принадлежали ей, Кот их украл, она требует, чтобы его поймали и вернули ей самоцветы.

Сплетники удвоили свои усилия, чтобы дать объяснение тому, что казалось им совершенно необъяснимым. Что если в ее рассказе есть крупица истины, и какие-то камни действительно украли? Прихотливая Гизела вполне могла каждую ночь проводить по телу какими-нибудь камушками. У нее были свои причуды. Но кто сказал, что это непременно должны быть Камни Юпитера? Может, это просто стразы.

И ежели Кот стянул у нее сумочку дешевых стекляшек... вот это действительно délicieux[3].

Упиваясь собственными фантазиями, никто не заметил, что Гизела постепенно падала духом. Полиция ей не верила. Друзья были очарованы преступником, похитившим у нее самое ценное. Сплетники делали из нее посмешище. Она вдруг поняла, что все эти годы ей просто потакали. Ни одна душа не верила, что она обладала камнями Юпитера, и тем паче никто не поверил, что их у нее украли!

Униженная, потерявшая надежду увидеть когда-нибудь свои корунды, Гизела бросилась с утеса в Средиземное море.

И тогда все вдруг обвинили в ее смерти Кота и стали требовать его немедленной поимки.

Абигейл Вайтейкер-Рид сделала заявление, которое навело полицию на след Кота.

Все быстро узнали, что преступник — Жан-Поль Жерар, и испытали одновременно и гнев, и печаль, потому что Кот оказался хоть и не Кэри Грантом, но чертовски похожим на него. Молва о красивом, сексуальном гонщике, обладателе Гран-При, который развлекал себя (ведь не мог же он нуждаться в деньгах!) похищением драгоценностей, разносилась все дальше, порождая романтический ореол Кота.

Но у полиции были улики, а души их чуждались романтики. Начались поиски исчезнувшего подозреваемого.

Ах, если бы они раньше поверили Гизеле...

Жан-Поль почувствовал, как по щекам катятся слезы. Томас Блэкберн положил на гроб белую розу. Другие, может быть, удивлялись его присутствию на похоронах. Жан-Поль — нет. «Томас хороший человек, — часто повторяла Гизела. — Он настоящий друг».

Когда бостонец закрыл глаза в молчаливом прощании, Жан-Поль отвернулся и прошептал:

— Adieu, Maman[4].

Там свернулась калачиком на кровати тети Абигейл и тихо плакала — так, чтобы не услышали ребята. Они начнут дразниться. Папа, — тот всегда говорит, что она должна быть храброй. Франция — не их дом, сказал он ей. А она совсем не помнит Сайгон.

— Там!

— Уходи, — сказала Там Ребекке Блэкберн, которой было только четыре, а ростом она была такая же, как Там в свои шесть лет. Даже в этом нет справедливости. — Я не хочу говорить с тобой.

Ребекка забралась к ней на кровать:

— Почему?

— Потому что я терпеть не могу твоего деда!

— Ты не должна так говорить, — сказала младшая девочка. — Он добрый.

Там хмыкнула и утерла щеки вывернутыми ладошками.

— Он заставляет папу и меня уехать.

— Куда?

— Домой.

— Но вы живете здесь.

— Да, но я не из Франции. — Там повторила слова отца: — Наш дом в Сайгоне.

— Я приеду к тебе, — пообещала Ребекка, свернувшись рядом с Там. Ноги ее были в жирной земле, потому что она вместе с дедом копала в саду червей.

Там покачала головой и тихо заплакала:

— Не приедешь — это очень далеко.

— Мой дедушка всегда ездит в Сайгон. Мама посылает ему мои рисунки, а папа говорит, что мы как-нибудь поедем его навестить. Тогда и увидимся.

— Ладно, — сказала Там, повеселев. — Ты умеешь говорить по-вьетнамски?

Ребекка не совсем поняла, о чем ее спрашивают, тогда Там сказала несколько слов на родном языке. Папа, когда они были одни, разговаривал с ней не по-французски, а по-вьетнамски, поэтому она успела кое-чему научиться.

— Как смешно звучит, — сказала Ребекка.

Там улыбнулась. Никто ей раньше такого не говорил.

Ее американская подружка спрыгнула с кровати и стала копаться в вещах тети Абигейл. Вообще-то она Там не тетя, но Абигейл просила ее так называть, потому что мадам Рид — обращение, от которого она чувствовала себя пожилой дамой, а она еще молодая. Там обожала тетю Абигейл. Та позволяла детям играть в саду и в поле за домом и никогда их не ругала. Там слышала, как папа просил Абигейл оставить детей в покое, поскольку она думает только о себе, а с ними ей скучно, но Там решила, что это неправда. Тетя Абигейл всегда такая добрая и ласковая.

— Ух! — сказала Ребекка. — Посмотри, Там!

И она своими запачканными ручонками вытряхнула на кровать содержимое мягкой красной сумочки. По белой простыне раскатились разноцветные камушки. Белый, желтый, зеленый, голубой, красный, фиолетовый, черный. Там в восхищении воскликнула: