Помните сцену грозы в «Соборянах» — гениальное описание, апофеоз внутреннего очищения протопопа Савелия? Вот скрытая пружина ее: трижды в отброшенной редакции является из ливня Аввакум и, вперяя в Савелия непреклонные серые очи, приказывает: встань!

Все это есть в «Божедомах» и всего этого не будет в «Соборянах». Уберет это Лесков, снимет, выбросит. Срежет иглы, снимет броню. И не потому, я думаю, что понудит его к тому Катков в «Русском вестнике». Давить-то тот будет, да не настолько. Лесков сам сбросит со своего романа вериги злободневности. Злоба дня меняется и стареет в одночасье, так что и сам Аввакум через некоторое время окажется в мыслях Лескова «интриганом», не говоря уже об антинигилистических страстях, которые выплеснутся в тот же «Русский вестник», в роман «На ножах» и потеряют цену. Нет, причины будут поглубже. Лесков поймет, что сама художественная его задача несоединима с тем дикообразным многоиглием, которое, по остроумному определению позднейшего исследователя, превращает роман в справочник.[17] Лесков и по стилю «Божедомов» пройдется. Снимет нервную взвинченность, воспаленную экзальтацию.

Вот начало «Божедомов».

«Все вы, умершие в надежде жизни и воскресения, герои моего рассказа: ты, многоумный отец протопоп Савелий Туберозов, и ты, почивающий в ногах его домовища, непомерный дьякон Ахилла, и ты, кроткий паче всех человек отец Захария, — ко всем к вам взываю я за пределы оставленной вами жизни; предъявите себя оставленному вами свету земному в той перстной одежде и в тех стужаниях и скорбях, в которых подвизались вы, работая дневи и злобе его.

Люди, житье-бытье которых составит предмет этого рассказа, суть жители старгородской соборной поповки…»

Первый абзац будет выброшен. Второй — выделенный мною — станет началом «Соборян». Через четыре года.

Четыре года кладет теперь судьба Лескову для завершения его замысла: от закрытия «Литературной библиотеки» в марте 1868 года до выхода апрельской книжки «Русского вестника» в 1872 году.

Сколько же у него готово текста в начале этого четырехлетия? Открываем последнюю страницу последнего отрывка в последнем из вышедших номеров «Литературной библиотеки». Последняя строчка: «Окончание будет».

Не «продолжение», а «окончание»!

Легко сосчитать, много ли не успел тиснуть Богушевич, — восемь главок, страничек тридцать. Больше у Лескова нет готового текста — только эта вот первая часть.

Остальное предстоит еще переписывать. Обклеивать вставками и газетными вырезками, а потом убирать эти вставки.

Проходят эти четыре года в отчаянной борьбе, далекой от «чистой литературы».

Крах «Литературной библиотеки» — в марте.

В апреле — письмо Страхову: нет ли «какой-нибудь работки»?

Отказ.

Письмо к Марко Вовчок, просьба погасить давний долг: «Я весьма нуждаюсь в деньгах».

Отказ.

Письмо в Москву, в «Русский вестник»: через знакомых предложен Каткову только что законченный очерк об Артуре Бенни. Просительные интонации: «Будьте снисходительны… Согласен на всякие ваши редакторские сокращения, поправки и перемены… С почтением и преданностью…»

Отказ.

Летом возникает некоторая надежда: лица, составлявшие старый круг «Отечественных записок» и оставшиеся за бортом после перехода журнала к Некрасову, решают учредить новое издание. Лесков входит в это предприятие на правах соредактора (другие соредакторы — Страхов и Клюшников, последнего Лесков сам рекомендует редакции). Главным редактором выставлен тихий провинциал Василий Владимирович Кашпирев, человек непрактичный, влюбленный в литературу и плохо понимающий, за что он берется (психологически важно то, что он родственник покойного Дудышкина). Задуманный журнал окрещивается «Зарей». Входя в редакторские обязанности, Лесков рассылает письма потенциальным авторам (среди них — Фет). Перспективы самого Лескова складываются вполне солидно: в августе он договаривается с Кашпиревым, что «Божедомы» идут в «Заре» с 1869 года. Цена — сто рублей за лист. Немедленный аванс — полтысячи, остальное по ходу дела.

Лесков передает Кашпиреву готовую часть. Кашпирев возвращает с замечаниями. Лесков объявляет, что в результате доработки рукопись увеличится: будет не 30 листов, а больше. Кашпирев отвечает, что он не рассчитывал на дополнительные издержки и просит уложиться в договорный объем. Лесков объявляет, что даст роман только в новом, двойном объеме, причем печатать его позволит только без предварительного просмотра редакцией. Кашпирев отвечает, что без просмотра он ничего печатать не может, так как имеет обязательства перед властями. Лесков объявляет, что тогда лучше отдаст роман другому издателю, а Кашпиреву вернет деньги (а денег уже набрано более тысячи). Ответное письмо Кашпирева Лесков возвращает нераспечатанным. Кашпирев подает в суд. Лесков отвечает встречным иском.

Разгадка этой бурной драмы проста: осенью 1868 года, когда она разыгрывается, роман Лескова уже лежит в «Русском вестнике». А если не весь роман, то готовые к тому времени части. А если не все готовые к тому времени части, то некоторые, но с полной ясностью общего замысла.

Почему на это пошел Лесков, понятно: он чувствует ненадежность кашпиревского журнала и боится очередного крушения. Менее понятно решение Каткова: он принимает к немедленной печати отрывок из романа. Это все те же «Плодомасовские карлики» — вечные разведчики лесковской хроники, мелькавшие в «Литературной библиотеке» и теперь печатающиеся у Тиблена во втором томе лесковских рассказов (вот-вот выйдет). Зачем Каткову вырывать этот эпизод и из плодомасовского цикла (два других рассказа идут в «Сыне отечества»), и из старгородского? И потом: вряд ли такой дальновидный человек, как Катков, вовсе уж не предвидит, что ему, возможно, придется в свой час еще раз печатать этих «Карликов»… Что же, он идет на то, чтобы дважды печатать уже дважды напечатанное? Какие веские основания должен иметь издатель, чтобы терпеть такие издержки?

Есть основания. Катков хочет связать Лескова. Делает он это осторожно, тактично: через посредников, через Любимова и Щебальского. В «Русском вестнике» спокойны, Лесков же, напротив, нервничает. Сохранилась его паническая записка к Любимову, без даты (видимо, январь 1869-го): «Усердно прошу… безотлагательно… два слова… идут ли „Божедомы“ (то есть „Карлики“. — Л. А.) в феврале? Если нет, то, бога ради, возвратите их мне, — иначе я в ужасном положении. Пожалуйста, напишите скоро. Я расстроен даже до болезни…»

Много лет спустя в этой истории разберется Андрей Лесков: в «Русском вестнике» давно уже присматриваются к талантливому автору, изгнанному из левой журналистики. Намечающийся альянс странен; придет время — и Катков без колебаний расстанется с Лесковым: «Он совсем не наш!» — Лескову эти слова передадут, и он с ними спорить не станет. Но это будет несколько лет спустя, а сейчас…

В начале марта появляется «Русский вестник» с «Плодомасовскими карликами».

В начале июня появляется очередная лесковская статья в «Биржевых ведомостях» — бесподписная, но от этого не менее красноречивая; Лесков задает своим противникам следующий риторический вопрос:

«Действительно ли… сотрудники… „Дела“ и „Недели“ — все люди особой честности, какой сотрудники других изданий достигать не могут, или же возможно, что честный человек случайно забежит и в „Сын отечества“, и в „Русский вестник“?»

Подбор названий вполне точен: честный человек уже забежал именно в эти издания: в «Сыне отечества» только что появились «Старые годы…», в «Русском вестнике» — «Плодомасовские карлики».

Только мало кто из «порядочных людей» верит, что честный человек может забежать в «Русский вестник» случайно.

В августе 1869 года петербургский окружной суд слушает дело о тяжбе надворного советника Кашпирева с надворным советником Лесковым. Первого в зале нет, второй присутствует. Судоговорение ведут доверенные лица: поверенный и стряпчий. В ходе состязания сторон обнаруживается, что истцы хотят совсем не того, чего они требовали в своих заявлениях: Кашпирев, который жаловался, что Лесков взял задаток и не дает романа, оказывается, вовсе и не хочет этот роман брать; Лесков же, который требовал от Кашпирева всех обещанных денег и изъявлял готовность роман дать, — романа отнюдь не дает, денег не хочет и даже готов вернуть аванс. Такова жизнь: судятся литераторы.