Мальчишка успел застрелить двоих донцов.

   Одного - сразу, из засады, всадив с каких-то пяти метров в шею и всю левую сторону тела концентрированный заряд бластера. Броня оплавилась и вспучилась, часть тела превратилась в головёшку. Потом - вместо того, чтобы бежать - парень почему-то продолжал стрелять, перебегая туда-сюда - и угодил-таки в рот ещё одному из казаков. Луч выжег пол-затылка. Через какие-то секунды брошенная граната разорвалась точно под ногами перебегавшего сторка - его бросило вверх и в сторону, завертев юлой, ударило о стену - под нею он и остался лежать, не выпустив бластер. От осколков его почти спасла броня, но взрывная волна раздробила сторка, как удар молотом по мешку с костями.

   - Пацан совсем... - сожалеюще сказал есаул донцов, поднимая острое, похожее на утюг, матовое забрало на шлеме убитого и глядя в залитое кровью из носа и рта, полное злости и упорства, не растаявших даже после смерти, лицо. - Лет двенадцать всего... - он выпрямился и яростно сплюнул в сторону.

   Около дома, где этот сумасшедший напал на патруль, нашли мёртвого крылатого кота - большого, чёрно-серебристого, со снятой лёгкой бронёй, пробитой в нескольких местах. Труп лежал рядом с сожжёнными выстрелом перемётными сумками - видимо, парень сжёг что-то, что не должно было достаться людям. Но всё равно было непонятно, почему сторк не попытался уйти пешком, унеся с собой донесения или что там было.

   Непонятно - пока один из казаков не сунулся проверить дом, дверной проём которого буквально манил чернотой открытого входа.

   Обратно он вылетел пулей, почти спотыкаясь о собственные ноги, сразу же метнувшись к есаулу.

   - Там это... - в глаза казака был растерянный ужас, и есаул невольно насторожился, покосился в сторону дома и быстро спросил:

   - Ну?! - готовый услышать что угодно. В мозгу, заточенном войной, мгновенной вереницей пронеслись самые ужасные и отвратительные варианты. Казак сглотнул, снова оглянулся и, нагнувшись к есаулу, выдохнул ему в самое лицо - как будто сообщал о конце света:

   - Там это... баба, - и, прежде чем есаул успел осознать ответ и высказаться как следует - добавил: - Она это... - и с окончательным беспросветным ужасом закончил: - Рожает она.

   Есаул онемел и тоже уставился на дом - так, словно тот вот-вот должен был взорваться и разнести полпланеты. Выдавил наконец:

   - Она что... - и вспомнил старинные ругательства, - ...ох...ла?!

   - А я при чём?! - казак вытер лицо. - Захожу, а она это... уже... делать-то что, есаул?!

   Есаул с трудом успел подавить желание пожать плечами. Но что делать - он не знал. Зато теперь понимал, почему так яростно сопротивлялся мальчишка. Она ему мать, сестра... кто? Хотя - неважно.

   Мысль о том, что кому-то пришло в голову рожать посреди войны, есаула злила - но в то же время он осознавал, что тут уж есть, как есть. Конечно, надо бы вызвать врача или отвезти женщину в госпиталь... но раз она - уже, то что теперь-то?!

   - А чего она не орёт? - задал идиотский вопрос кто-то из казаков - войти в дом ни один больше не осмеливался, все косились туда с опаской.

   - Или спроси! - огрызнулся казак-разведчик.

   - Померла, - ахнул кто-то. - Братцы, померла, точно! Со страху или от боли!

   Казаки заволновались. Они уже давно не помнили, скольких убили на этой войне - но мысль о том, что рядом может умереть рожающая женщина и, конечно, её ребёнок - ужаснула всех. Почему-то ужаснула так, что других мыслей не осталось.

   - А ну молчать, - собрался есаул с мыслями. - Они же это... как наши? - он посмотрел на санинструктора. - Иди. Принимай.

   - Й-аааа?! - молодой плечистый приказный вытаращил глаза.

   - Ты. Это приказ, - есаул ткнул в сторону дома. - Иди... - и вдруг уже некомандным тоном добавил: - Помрёт же баба.

   Приказный огляделся, вздохнул. И, на ходу расстёгивая передвинутый на живот футляр, пошёл к дому.

   Обратно он вернулся неожиданно скоро. Так скоро, что даже удивительно - и вслед ему из открытой двери нёсся захлёбывающийся бессмысленный плач... но потом постепенно затих, сменился какими-то непонятными, но очень мирными звуками.

   - Мальчишка родился, - объявил улыбающийся приказный. Казаки загудели, поднимаясь, послышался смех, выкрики. - И она жива, вон - кормит уже... Спросила ещё про Кайнара - это мальчишка этот. Который стрелял.

   Казаки притихли. Есаул спросил хмуро:

   - Кто он ей?

   - Никто, я разобрал, - приказный снял с пояса фляжку, отпил, побулькал водой, сплюнул. - Фух, лучше ногу пришивать или кишки обратно собирать, чем опять роды... бррр! - его даже передёрнуло без наигрыша. - Он просто сел тут, зверь у него помер, подбили... А она лежит и того... Ну он помог ей, чем мог. А тут мы...

   - Ехё... - грустно сказал кто-то. - Так он её... её защищал, выходит. Вот почему не убежал. Ну крикнул бы хоть, что ли!

   - Мы для них - звери, - ответил есаул тихо. - Как им сказали, так они и верят. Небось, думал, что мы её на куски, или малыша вырежем и сожрём... Эх, парень, парень... - он махнул рукой. - Кладите его с нашими на огонь. У них тоже обычай... похожий.

   - А её-то оставлять нельзя, - сказал приказный. Есаул нахмурился и кивнул:

   - Нельзя.

   И посмотрел туда, где между развалин уже маячили прибежавшие на звуки боя местные ополченцы.

   Они ничего не делали, молча признавая за землянами право распоряжаться. Но - ждали. И вообще земляне не могли пожаловаться на местных, как на бойцов. Воевали они неумело, но яростно, лезли вперёд безудержно (и несли огромные потери) и сторков ненавидели до безумия.

   Вот в этом-то и было дело. Всего три дня назад полусотня на какие-то минуты опоздала к окончанию жуткой расправы местных со схваченными сторками. Пятеро раненых, две женщины и шестеро маленьких детей, не старше лет пяти-семи по земному счёту...

   ...есаул вздрогнул. Раненых убили сразу - точнее, растерзали в клочья, в настоящие клочья. А женщин убили очень быстро, просто застрелили, когда увидели бегущих к месту расправы землян. Они бежали на крики. Наверное, если бы убивали их самих, сторкадки молчали бы. Но убили детей - у них на глазах брали за ноги и руки - и били спиной о ствол дерева. Не один раз, даже аккуратно, чтобы не сразу убить. Раз, другой, третий - пока наконец не ломался позвоночник. И только тогда - с размаху бросали головой в то же дерево...

   ...Есаул тогда сорвался. Поотбирал оружие, наорал, лупя нагайкой. И приказал повесить всех, кто попался под руки казакам.

   Туземцы даже не пытались сопротивляться. Только их командир, путая земные слова и свой посвистывающий язык, пояснил - дико спокойно - что раньше, не так давно, они жили не здесь, а в другом месте, которое понадобилось сторкам для охотничьего заказника. Они, жившие там, не хотели уходить. И тогда сторки сожгли почти все деревни вместе с жителями, объяснив, что просто начали охотничий сезон, а так они никого не выгоняют, кто хочет - пусть и дальше остаётся.

   И что было делать?..

   ... - Да, оставлять нельзя, - решительно сказал есаул. - Подгоняйте танкетку. Повезём, что теперь...

   В этот день - пятнадцатый день осады Хи`т Хру'ан Фэст - барабанщику Уфимского гренадёрского полка Серёжке Шевырёву исполнилось четырнадцать лет.

   На праздничный стол подали большой торт с четырнадцатью карамельными свечами, которые горели по-настоящему, распространяя приятный запах конфет. За тортом лежали подарки - разные полезные мелочи, дарить что-то крупное и "невоенное" юному солдату было, конечно, нелепо. Но Серёжка растрогался, и сильно. Торты на день рожденья у него были всегда. Первые восемь лет его жизни их пекла мама. Потом ещё пять - тётя Маша. А тут... он и не думал, что кто-то этим озаботится.

   Но торт был. И подарки. И полковник Жалнин его поздравил - сам - сперва принял у именинника рапорт, потом потряс руку, что-то бурча, а потом вдруг взял и поцеловал мальчишку, как будто Серёжка был ему сын.