– А ты? – сказал я. – Ты скажешь Эррану, куда я делся?

– Я не скажу ему.

– Он заподозрит тебя в соучастии и заставит сказать.

– Нет. Он может сам догадаться. Принцам известно об этом тоннеле, хотя мало кто из них испытывает желание входить в него. Его построили Сгинувшие, те, кто был раньше нас наши предки, после которых мы выродились.

Она умолкла, в ней не было больше ни ярости, ни мольбы, только отстраненность, как будто душа покинула ее, и ее глаза казались слепыми. Я подумал о тех ночах и ослепительных днях, когда мы любили друг друга, и в моем мире была только Демиздор, и как она сказала мне: «Однажды ты пожалеешь, что взял меня». Теперь была только эта красивая, незнакомая, нелюбимая посторонняя, убийца и спасительница одновременно.

Я сказал:

– Может быть, для тебя безопаснее было бы поехать вместе со мной.

Она сказала:

– Не предлагай мне отбросы. Я буду в достаточной безопасности здесь; это мой народ.

А потом она спокойно и коротко рассказала о последних часах в крарле, до того как ее родственники забрали ее. Как она думала, что я умираю или умер, как воины изнасиловали ее, привязали и возвращались насиловать снова, как она лежала, ожидая своей смерти, о боли, стыде и гневе, и страже – обо всем она рассказала мне, пока я не запомнил этот свой урок наизусть.

Потерять любовь и узнать, как ты потерял ее, когда не было вины у обоих, подобно слепым детям, на ощупь пробиравшимся в темноте – в этом была острая, как лезвие ножа, боль.

– Демиздор, – сказал я, – пойдем со мной. Мы можем быть друзьями, по меньшей мере.

– Но мне не нужна твоя дружба. Я хочу твоей любви, и в то же время я не хочу ее. Иди, или я прокляну тебя. Это проклятье пристанет, потому что женские проклятья более жестоки, чем ваши.

Я увидел, что убеждать бесполезно. Я повернулся, отвязал лошадь и вскочил в седло.

Когда я пересекал зал, она окликнула меня, назвав по имени, которое я носил в племени.

Поэтому я оглянулся. В племенах говорят, что это приносит несчастье. Тафра однажды шепотом рассказала мне историю о воине, которого заманила в Черное Место женщина, и он уже почти обрел свою свободу снова, но ведьма произнесла его имя, и он посмотрел через плечо, и она затянула его назад лисьим огнем в своих глазах.

В глазах Демиздор не было огня. Я с трудом мог различить ее во мраке, только бледное лицо и бледную руку.

– Ты моя жизнь, – сказала она.

И она шагнула прочь в темноту и растворилась, как дым.

Я не окликнул ее. Я предвидел, что она не ответит.

Я въехал в тоннель и больше не оглядывался.

Одиннадцать ночей и десять дней я ехал по этой магистрали. Судя по другим проходам, открывавшимся в зал с обвалившимися колоннами, многие большие дома Эшкорека имели доступ к подземному городу и к древнему тоннелю. Во дворце Кортиса, без сомнения, был один из таких входов. Иначе каким образом Демиздор могла знать об этом месте и секрете открывающихся стен, если только она не узнала об этом где-нибудь еще? Кроме того, позднее другие отправились этим же путем и не через подвалы Эррана.

Найдя змеиную отметку на камне и нажав на нее, я выступил в узкий низкий переход, поблескивавший светом от зеленых и серых грибков, с гнилым и сырым запахом подземелья. По этой секции пришлось осторожно ехать около часа, иногда сгибаясь вдвое, чтобы не задеть потолок. Потом проход снова превратился в какой-то зал или пещеру, и стало так темно, что я не видел вперед и на длину ножа. Я остановился, высек огонь при помощи кремня и зажег один из факелов. Смола вспыхнула, но вскоре пламя немного осело, потому что воздух был тягучий и спертый. Высоко над головой, куда не достигал свет факела, шуршали летучие мыши, если это были они, мне не удалось рассмотреть.

Пол был ровный, и конь шел легко, хотя мы двигались медленно по огромной пещере, границ которой не было видно по сторонам, и впереди все еще было темно.

Затем в свете горящей смолы что-то сверкнуло впереди в вышине, потом снова. Подняв факел на высоту вытянутой руки, я разглядел нечто, что заставило меня вслух побожиться именами богов, о которых я и не подозревал. Это была не пещерная стена, а стена из обработанного камня, и в ней была открытая арка, выше любой башни в Эшкореке Арноре, шириной в семь улиц. Свод арки был из плиты красного мрамора, которая блестела далеко в вышине, как рубин в полутьме; свод поддерживали две колонны из черного полированного гранита, густо обвитые от основания до вершины змеиными кольцами из чистого золота. Массивные змеиные головы с капюшонами в форме сердца образовывали капитель. Каждая колонна была приблизительно в сотню футов высотой; высота кроваво светящегося свода – почти сто двадцать. И на мраморе золотыми буквами было высечено название этого колоссального входа, представлявшее собой самый неожиданный из парадоксов:

САРВРА ЛФОРН

Путь Червя

Я сидел на лошади, неподвижно уставившись, с факелом в руке. Все это сооружение было дивным выражением злобной насмешки, все еще сохранившим свежесть, хотя и создано было на заре мира; шутка и великолепие, которым суждено пережить землю.

Я вспомнил ее слова. Они построили его, кто бы ни были эти они – раса, после которой «выродился» ее народ, сверхъестественные божества, которым незачем было есть или сидеть на корточках, и которые, вероятно, обладали беспредельными богатствами и бесчисленным количеством рабов. И в меня закралась мысль, что я, подобно принцам Эшкорека, не хочу проходить этим древним путем, этим Сарвра Лфорн. Но у меня не было выбора, я был беглецом, за которым, возможно, уже сейчас шла погоня, и предательство и хитрость указывали им путь.

Я направил коня вперед. Он замотал головой, как будто хотел продвигаться вперед не больше, чем я.

Громадный проем арки подхватил стук копыт, потрескивание смолы и даже, казалось, звук моего дыхания, как гигантский барабан.

А потом я въехал в тоннель.

Атмосфера сразу изменилась. Факел разгорелся, потому что с высоты струился свежий воздух. Там стоял сухой полупряный запах, тонкий, приятный, жутковатый, как будто всего лишь полчаса назад на этой дороге, по которой наверняка никто не ездил больше сотни лет, жгли ароматные благовония и играла музыка.

Тем временем факел как мечом ударял по тысячам оттенков сверкающего цвета, по драгоценным камням и металлам.

Пыль только слегка приглушила это сияние. Разрушение едва коснулось этого места своими жилыми пальцами. Эго был заколдованный леденец, застрявший в горле времени.

Факел освещал только небольшие фрагменты, как кусочки мозаики, которые мне надо составить вместе, и, разбирая их, я был рад до глубины души, что не увижу их все разом одним взглядом.

Широкий зал обрамляли колонны, стройные пунцовые стебли с цветочными головками, золотыми лотосами и орхидеями, которые смотрелись в потолок как в черное зеркало. Там висели лампы, сейчас опутанные паутиной.

Вдоль дороги бежала мраморная мостовая. За ней поднимались стены тоннеля рыжего эшкирского камня, отполированные до ледяного блеска. Они были украшены лепниной и разрисованы картинами. Сначала я решил, что они живые, эти фигуры, нарисованные там, настолько они были достоверны, а пейзажи за ними, казалось, простираются в глубь стен, чего никак не могло быть, но выглядело это именно так.

Они были любопытные, эти фрески. На них люди летели по воздуху, иногда крылатые, чаще бескрылые, всегда в полете над широкими равнинами и зубчатыми пиками, а лук зарождающейся луны или красный глаз садящегося солнца – под ними. Любовники лежали в обнимку с необжигающими пожарами или ехали верхом на рыбах, или развлекались со змеями, пантерами и львами. Все эти люди-картины были колдунами. Они могли укротить ветер или послать его в полет, познать зверей, вызвать огонь, успокоить океан… И еще одно я заметил в них, кроме их магических сил и красоты, – некоторые были очень темноволосы, как мой отец когда-то и как я; но большинство из них были бледными, бледнее даже, чем раса Демиздор, не блондины с нефритовыми и синими глазами, а белые, как алебастр, с глазами из белого пламени.