Все знали и думали про себя, но никто не решался сказать вслух: «Что могли – сделали. Хватит гробиться с этим дизелем, подумаем о том, как бы самим выжить».

Причина, по которой никто не решался сказать вслух, была такая.

Полчаса назад Семёнов переводил морзянку из Мирного: Белов пытался вывести самолет на полосу, но потерпел неудачу. При этой попытке, как узнали из другой радиограммы на материк, получил тяжелую травму и надолго выбыл из строя Крутилин. Летчики ждут ослабления ветра хотя бы до двадцати метров, чтобы предпринять вторую попытку.

В экипаже Белова тоже пять человек. Если пятерка на Востоке уляжется в спальные мешки, пятерка Белова может погибнуть. Кругом одни пятерки, как пошутил Бармин, будто в дневнике у примерного школьника.

Быть Востоку или не быть – это теперь ушло на второй план. Тот, кто не разберется, посмотрит косо, но бог с ним. А погубленных жизней не простит никто – ни люди, ни собственная совесть. Значит, был и останется только один выход: запустить дизель и подать о себе весточку.

«Помни о повозке», – подумал Семёнов. Было у него с Гараниным такое магическое слово, вроде шифра, – «повозка». А за ним скрывалась притча, когорую давно рассказал Семёнову Андрей. На фронт он попал семнадцатилетним подростком, худым и долговязым, физических сил после запасного полка с его тыловым пайком было немного, да и опыта солдатского никакого. А случилось так, что пришлось чуть не сутки без отдыха шагать по разбитой дороге, потому что нужно было закрыть собою прорыв. Андрей с непривычки разбил ноги, стесал со ступней кожу и молча, сжав зубы, криком кричал на каждом шагу. А были в их роте две повозки, которые везли станковые пулеметы и нескольких пожилых солдат, совсем выбившихся из сил. И Андрей стал мечтать о том, чтобы попасть на повозку. Он плелся, нагруженный тяжелой скаткой, винтовкой и лопаткой, и мечтал, что комвзвода увидит его муки и отправит на повозку. Эта мечта настолько овладела им, что и в самом деле лишила его всяких сил, и он уже даже не шел, а слепо передвигался, не сводя с повозки мучительно-красноречивого взгляда. И тогда к нему подошел комвзвода, тащивший на себе, кроме скатки, еще и ручной пулемет, и сказал: «Хочешь на повозку?.. Это можно. Только на ней места нет, так что скажи, кого ссадить… Ну, кого?.. Так иди и не оглядывайся… сачок!» И когда сгорающий от стыда Андрей понял, что на повозку у него нет шансов, появилось второе дыхание. Долго он смывал с себя тот позор…

Этого урока Гаранин не забывал всю жизнь. Нет сил – помни о повозке. Пал духом, ищешь жалости – помни о повозке!

Гаранина сменил Семёнов, Дугин, Филатов и Бармин один за другим крутили рукоятку. Тот, кто освобождался, подогревал воду для охлаждения дизеля: если он вдруг заработает, вода потребуется сразу.

Не было дыхания, сдавило сердце. Кислород! Заменить кислород не могло ничто.

Снова слегли Гаранин и Дугин. Резкий запах нашатыря вызывал тошноту, мучительно хотелось пить. Семёнов лечь отказался: и, прислонившись к верстаку, смотрел, как Бармин и Филатов из последних сил крутят рукоятку. Их лица двоились, на них наплывала розовая дымка, и Семёнов знал, что на ногах он останется недолго.

А тут еще впервые сдал Бармин: хлынула носом кровь.

И тогда Семёнов понял, что игра проиграна. Если все бросить и лечь отдыхать, масло и дизеле застынет, а вода превратится в лед и разорвет емкость. Сил начинать сначала больше не будет.

Слезы бессилия выступили на его глазах. Увидев их, зашевелился и хотел встать Гаранин, поднялся Дугин, непривычными для него словами выругался Бармин.

– Веня, – сказав Семёнов, – моя очередь Филатов бросил рукоятку и замер. Семёнов подошел к нему, взял за руку. Филатов не шелохнулся.

– Отойди, сменю.

Филатов обернулся – и подмигнул.

– Идея, отец-командир!

«Опять не выдержал парень, – с жалостью подумал Семёнов. – Год с ним Саша прожил, а не увидел, что кореш его – с приветом».

– Ничего, дружочек, отдохни, – с лаской проговорил он. – Переведи дух.

– Но-но, только не вздумай бить по морде! – засмеялся Филатов.

И таким диким и ненужным показался этот смех, что все с тревогой посмотрели на глубоко запавшие и будто налитые кровью Венины глаза.

– Чего уставились? – поразился Филатов. – Саша, будь другом, зажги лампу,

– Зажги, – повелительно сказал Семёнов, видя, что Бармин колеблется. – А что дальше, Веня?

– Я вот что подумал, отец-командир… А что, если дадим дизелю прикурить?

Семёнов вздрогнул.

– Воздушный фильтр? – крикнул он. – Всасывающий патрубок?

Его волнение передалось всем.

– В самом деле, – ошеломленно пробормотал Дугин. – Шанс!

– Что с лампой делать? – Бармин отвел в сторону синее пламя.

Семёнов открыл на верхней части дизеля всасывающий патрубок и выхватил из рук Бармина лампу.

– Давай!

Филатов рванул рукоятку запуска, и Семёнов поднес пламя лампы к патрубку.

Дизель чихнул.

– Схватывает! – Семёнов ударил Филатова кулаком по плечу. – Крути!

Дизель чуть-чуть застучал… притих – страшное мгновение! – и снова застучал, все сильнее и сильнее.

Семёнов погасил лампу.

– Чего стоите? – заорал он. – Грейте воду!

Мощное пламя авиационной подогревальной лампы охватило емкость. Филатов бросил рукоятку, с трудом выпрямился.

– А-а-а, сволочь! – задыхаясь, бормотал он. – Вот как мы тебя, сволочь ленивую…

Дизель ревел, набирая обороты.

Филатов, шатаясь, подошел к Семёнову, взял его за грудь.

– Ну, кто кого? – будто в беспамятстве кричал он. – Кто?

– А ты говорил – помирать. – Семёнов обнял Филатова. – Дурак ты, Веня.

– Пусть дурак! – огрызнулся Филатов и яростно погрозил дизелю кулаком:

– Я тебе покажу! Сволочь ленивая! Я тебе покажу!

Ноги его подогнулись.

От четырех электрокаминов волнами шел горячий воздух. Блоки радиоаппаратуры, вытащенные из спальных мешков, погрузились в живительное тепло. Иней на потолке и стенах растаял, по обоям сползали тяжелые капли.

– Плачут стены от счастья, и потолок рыдает! – декламировал Бармин. – Плюс десять!

– Это мы поплачем, когда будем их переклеивать. – Семёнов с неудовольствием ковырнул пальцем обои. – Покоробились, черт бы их побрал.

– Пустяки, – беспечно отозвался Бармин, не отрывая глаз от термометра. – Плюс одиннадцать! Брысь!

Последнее относилось к Волосану, который выполз из мешка и норовил улечься перед каминами.

– В первую очередь нужно прогреть не твою шкуру, а рацию, – вежливо разъяснил Бармин обиженному псу. – Плюс двенадцать! Раздевайся, Волосан, скоро будем загорать!

– Ай да молодец! – похвалил самого себя Семёнов, поглаживая блоки. – Хорошо, что догадался с самого начала упрятать вас в мешки.

– Отошли? – спросил Гаранин.

– Пожалуй, да. Можно монтировать.

– Плюс тринадцать! – дикторским голосом возвестил Бармин. – Граждане отдыхающие, если вы не успели приобрести плавки, снимайте кальсоны и прикрывайте срам рукой!

– Сейчас я тебе найду занятие, – пригрозил Семёнов.

– По специальности, разумеется? – Бармин элегантно шаркнул унтом.

– По физиотерапии, – подтвердил Семёнов. – Берись-ка за блок, с той стороны. Мы сами, Андрей.

– А у тебя, Саша, появился конкурент, – заметил Гаранин. – Этак ты свое место потеряешь.

Волосан прилег рядом со спящим в мешке Филатовым и зализывал царапину на его лице. Филатов беспокойно всхрапнул.

– Так бы я не сумел, – позавидовал Бармин. – Придется оформить его на полставки фельдшера. Да еще полярная надбавка плюс суточные – ого! Волосану от невест отбоя не будет!

– Осторожнее! – прикрикнул Семёнов. – Не мешок с картошкой перетаскиваем.

Поставив на место очередной блок, присели, отдышались. Семёнов взглянул на термометр, отключил два камина и распустил молнию каэшки. Его охватила истома, неодолимо клонило в сон, так бы и улегся на полу где угодно, лишь бы на часок отдаться блаженному забытью. Встряхнулся, открыв воспаленные глаза.