дальше там глупости, — вдруг перешел Збруев на прозу и снова сел.

— Ну, а у меня, кажется, все, — сказала Таня и стащила перчатки. — С вами, видите, дело веселее пошло. Спасибо.

— Да чего там, не стоит… Армия вообще многому человека учит, — сказал Збруев. — Я, например, лично не считаю зазорным женщине помочь — квартиру прибрать или звонок, скажем, поставить…

— А вы женаты?

— Нет, — поспешно ответил Збруев. — Просто убеждения у меня такие.

— А сколько времени? — спохватилась Таня. — Полчетвертого? В пять у меня встреча со зрителями. Так мы и не поговорили как следует… Но вы меня проводите, ладно?

Отжав тряпку, Таня повесила ее на батарею, сняла фартук и побежала в комнату, а Збруев за ней.

— Пока я переоденусь — вызовите такси! — попросила Таня из-за шкафа.

— Такси! — крикнул Збруев, высунувшись в окно.

— Нет, вы по телефону, два двадцать пять четыре ноля.

С той же ретивостью Збруев набрал номер.

— Мне бы такси! Аэропортовская, семь…

— Только, пожалуйста, если можно, побыстрее… — подсказала Таня.

— И чтоб немедленно! — грозно приказал Збруев. — Кто говорит?.. Артистка Дроздова говорит!

Такси мчалось по Москве. На заднем сиденье покачивались Таня, Збруев и збруевский чемодан.

— А особенно хорошо показано, — говорил Збруев, — как вы геолога Павла ждете… Сколько, три года?

— Кажется, два, — ответила Таня.

— Все равно! Ну и что из того, что он простой парень? Помните, еще Печорин княжне Мери говорил: «И под серой солдатской шинелью бьется благородное сердце!»

Водитель тем временем все крутил головой, оглядываясь на Таню.

— А вообще, в жизни, вы, наверное, в кино не ходите? С подругой там… с молодым человеком?.. — осторожно спросил Збруев.

— Разве в дом кино, — сказала Таня. — Только там народ все больше солидный.

— Со стариками точно мало радости, — согласился Збруев. — Как сказал писатель Гюго, старик — это мыслящая развалина.

Таня рассмеялась.

— Простите, — улучил тут момент водитель, — вы не артистка Дроздова?

— Дроздова, Дроздова, — ответил за Таню Збруев. — Ты лучше вперед гляди — на столб наедешь!.. Вот хотя бы Осетринский в том фильме, — продолжал он. — Конечно, солидный человек, кандидат, с «Волгой». А когда он вам говорит, помните, в ресторане? Что жить надо для себя, а вы ему — пощечину! И правильно! Очень мне вот такие девушки нравятся, с женской гордостью, и глубокие!..

— Спасибо, Костя, я очень тронута… Пожалуйста, вон там, у парикмахерской, — попросила Таня водителя и повернулась к Збруеву. — Честное слово, Костя, очень рада была с вами познакомиться! Вот вы на «о» говорите, и я как будто дома у мамы побывала. Когда у вас поезд?

— Какой поезд? — испугался Збруев.

— Вы ведь проездом?

— А… нет, мне не к спеху! — заторопился Збруев следом за Таней. — Это так, относительно… Могу ехать, могу нет. Я, пожалуй, вас обожду и еще провожу, — добавил он, усиленно налегая на «о».

— Спасибо, — улыбнулась Таня. — Я скоро! — И скрылась в парикмахерской. А Збруев поставил чемодан у входа и сел ждать.

По тротуару торопились куда-то две молоденькие девушки в коротеньких юбочках. Но вдруг обе, как вкопанные, остановились перед витриной парикмахерской. Лица их выразили панический восторг. Девушки зашептались и захихикали. Потом у витрины остановился мужчина — и стал тоже глядеть внутрь с крайним любопытством. Подошло еще несколько человек.

Збруев, сидящий у дверей парикмахерской, нахмурился и встал.

— Не скапливайтесь, товарищи, — сказал он. — Проходите.

— Дроздова!.. — почему-то шепотом сообщил ему мужчина, кивнув на витрину.

— Ну и что, что Дроздова! — сердито воскликнул Збруев. — Обыкновенный советский человек, разве что красивый. Проходите!

Разогнав толпу, он перенес чемодан и, как страж, уселся под витриной.

А возле клуба на одной из тихих улочек в районе Пресни была уже настоящая толпа…

Вылезая из такси, Збруев замешкался с чемоданом, а Таню на ступенях колоннады уже встречали представители общественности, с цветами, улыбками и с директором клуба во главе. Ее мгновенно подхватили и повели в здание. Збруев прибавил шагу.

Когда он вошел в вестибюль — Таню он не увидел. Зато увидел большую группу солдат.

— Вежливее, вежливее, товарищи!.. — взволнованно покрикивал лейтенант на подопечных, размахивающих программками, карточками Дроздовой и просто листочками. В руках у самого лейтенанта тоже был блокнотик. Солдаты лихим штурмом добывали автографы.

— А что написать? — услышал Збруев голос Тани.

— Что-нибудь хорошее напишите! Барбашеву — от артистки Дроздовой!

— И мне!.. Бессмертный — моя фамилия!

— И мне, товарищ Дроздова!.. А это — за товарища, он в госпитале!..

Директор клуба волновался, поглядывая на часы.

Подбегали новые добытчики, военные и штатские, и этот водоворот все больше увлекал Збруева внутрь толпы — и скоро он был уже совсем близко от Тани. Уже не только слышал ее, но и видел: как Таня улыбается, как утопает она в букетах, как вырывает из блокнота предупредительного лейтенанта листочки, одаривая всех, налево и направо.

— Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Не за что!.. Это вам… А это кому?.. Что-то я совсем запуталась, ребята… Вам, кажется?

И вдруг Збруев осознал, что бумажка с автографом протянута ему, и машинально ее взял.

Таня же, передавая листок, на секунду задержала взгляд на лице Збруева:

— А с вами мы, кажется, где-то уже встречались?..

Не успел Збруев ответить, как Таню скрыл плечистый сержант:

— А меня помните? Я — Козлов, на Новый год вам открытку прислал!

— А… Помню, помню!.. — услышал Збруев. — Спасибо!..

— А меня? Вы у нас в части выступали!

— Помню, всех помню! — смеялась Таня.

И толпа двинулась к дверям зала.

И тут — стихнут голоса, хотя разговор, судя по всему, будет продолжаться, — и зазвучит грустная мелодия балалаек.

…Мечта, окруженная множеством Збруевых, удалялась в направлении зала, а один из них — тихо брел со своим чемоданом в другую сторону, к выходу, мимо стены, заклеенной одной и той же афишей: улыбающаяся артистка Дроздова в новом фильме — повторяющейся бесконечно, как пулеметная очередь.

— Что-то вы остановок больно много делаете, товарищ ефрейтор, — сказала кассирша в окошечке, возвращая Збруеву закомпостированное проездное предписание.

— Родственники, — отозвался Збруев. — Большая семья.

Над старинным городком Княжий Остров плыл архаический малиновый звон.

Было воскресенье — и со всех сторон к собору тянулись приезжие старухи. На перекрестке двух наиболее оживленных магистралей их негустой поток сливался с потоком неверующих горожан, которые гуляли просто так, по случаю выходного дня.

Расплетаясь, один рукав людской реки продолжал путь к собору, другой — вкатывался под арку Сада Отдыха. И в этом, другом рукаве, чинно держась под руку, шли Римма Филимонова и Збруев.

— Вы не обижайтесь, что я вас домой не пригласила, — сказала Римма. — Мне девчонки говорят: Римка, ты молодость губишь, все дома да дома… А мне нравится! Я радио слушаю, вышиваю, художественную литературу читаю. В этом году, правда, только шесть книжек прочла: эпидемия гриппа, мы, медсестры, из больницы не вылезали… Костя, а вы романтик?

— Я? Конечно — романтик, — кивнул Збруев. — А вы?

— Я — ужасный романтик, — вздохнула Римма. — Все мечтаю, мечтаю… Скажите — вам иногда хочется умчаться далеко-далеко и встретить там что-то большое и светлое? Бывает?