Невероятно! Но сомнений быть не могло: человек в его прицеле был тот самый, кто так недальновидно помог ему бежать с «Санта Эужении» толстенький коротышка с круглым лицом и крашеными волосами. Пассажир по фамилии Дантас, или Дюмас, или Дортас, или как там его…

Он сжал зубы. Пусть Господь Бог объясняется с ним, когда тот прибудет на небеса, зачем он помог собственному убийце — потому как, невзирая ни на что, этот коротышка сейчас будет убит. Пассажир встал, выпрямился во весь рост. Насио прикусил губу. Он опять приподнял ружье вверх, не выпуская из крестика прицела грудь толстого коротышки, и снова прижал палец к спусковому крючку.

В дверь громко постучали. Резко, настойчиво — так что даже на фоне звуков телевизора стук вышел весьма громким. Насио от неожиданности вздрогнул, потом взглянул с недоумением на дверь и не увидел ничего: глаза, ослепленные солнечным светом, залившим проспект Бейра Мар, не адаптировались к погруженной во мрак комнате. Он ждал, крепко вцепившись руками в гладкий ствол ружья. А действительно ли кто-то постучал в дверь? Да — потому что стук повторился — и потом он услышал лязг вставляемого в замочную скважину ключа.

И тут он словно очнулся от забытья. Он молниеносно забросил ружье под одеяло, одновременно сдвинув ногой кресло в более безобидное положение подальше от окна. Дверь открылась и в проеме показалась рука, привычно потянувшаяся к выключателю. Вспыхнул верхний свет. Насио резко встал с кровати, грозно воззрившись на женскую фигуру в платье горничной. Пожилая горничная удивленно смотрела на него сквозь толстые стекла очков. В руках она держала корзину с пластиковыми бутылями и щетками.

Насио наступал на нее, сгорая от ярости, которая лишь подогревалась сознанием того, что непрошеным гостем оказалась всего-навсего престарелая горничная в очках с толстыми стеклами, а не кто-то более опасный.

— Как вы смеете врываться ко мне? Вы что, таблички не видите?

— Таблички? — перепуганно переспросила горничная, и тут только он вспомнил, что не повесил табличку на дверь. — Извините, сеньор… — правда, в её голосе не было ни тени сожаления. Более того, она подошла к телевизору и по-хозяйски уменьшила звук, после чего обратила к нему укоризненный взгляд. — Через номер от вас находится больной, не нужно так громко включать телевизор.

Насио только крепче стиснул зубы. Сейчас не время вступать в пререкания с горничной.

— Очень хорошо. Так тихо? А теперь будьте добры уйдите!

Она покорно прошествовала к двери, подхватила свою корзинку, но потом окинула близорукими глазами неприбранную комнату, и ей в голову пришла мысль как умилостивить разозлившегося гостя.

— Сеньор не позволит мне убраться в номере?

Насио проклял все отели мира и их добросовестный персонал.

— Я не позволю вам убраться в номере. Я прошу вас оставить меня в покое!

Она смерила его взглядом, в котором любопытство было смешано с соболезнованием.

— Сеньор неважно себя чувствует?

— Я себя чувствую… — Она что, по-португальски не понимает, эта старая сука? Но тут Насио решил ухватиться за спасительную мысль. — Да, я неважно себя чувствую. Уходите. Мне надо полежать.

Горничная улыбнулась, обрадованная точностью поставленного ею диагноза, и затрясла головой как китайский болванчик.

— Ну тогда если я хотя бы заправлю постель, сеньору будет куда удобнее. — С этими словами она шагнула к кровати и, увидев, что Насио загородил ей дорогу руками, добавила. — Это займет всего минуту.

Насио заскрежетал зубами. Словами тут ничего, видно, не добьешься. Он грубо взял горничную за плечи и повел к двери.

— Мне будет удобнее, если вы сейчас же уберетесь отсюда!

Вырвавшись из его железных объятий, она фыркнула и угрожающе произнесла:

— В таком случае я смогу прибраться у вас только вечером.

Поразившись тому, как это сеньор отказался от её услуг и вообще какими неблагодарными бывают иные постояльцы, она удалилась из номера.

Насио рванул дверь, повесил на ручку табличку с просьбой не беспокоить и, захлопнув дверь, повернул засов замка. И как он забыл про эту чертову табличку — очередную глупейшую деталь этого до странности усложненного плана. Он перетащил кресло в боевую позицию и вытащил ружье из-под одеяла. Телевизор теперь шептал, но это уже коротышку не спасет! Насио прижал ружье к щеке и навел оптический прицел на мемориал.

Через несколько секунд его глаза привыкли к яркому солнечному свету, и он увидел, что церемония возложения цветов заканчивается. Мотоциклисты уже выезжали на проспект. Телефургон был припаркован к противоположной стороне проспекта, оператор снимал кортеж с другой точки. Насио нашел синий «крайслер». Его пассажиры, улыбаясь и переговариваясь, занимали свои места. Насио улыбнулся. И все-таки несмотря на все происшествия последнего часа, у него ещё полно времени, чтобы довести дело до конца. Он перевел прицел назад, чтобы в его поле зрения попал черный «кадиллак».

Водитель уже сидел на своем месте, терпеливо барабаня пальцами по ободу рулевого колеса. Первый пассажир усаживался на заднем сиденье справа, потом привстал, расправил складку на брюках, снова сел. Следом за ним в машине стал устраиваться толстяк. Немного сгорбившись, он вошел в машину. Указательный палец правой руки Насио прилип к спусковому крючку, его правый глаз слился с оптическим прицелом. Толстяк с видимым усилием развернулся в узком проходе между сиденьями, сел и чуть повернулся к своему соседу.

Крестик прицела остановился на груди пассажира. Насио не спускал взгляда со своей жертвы. Прижатое к щеке ружье было точно продолжением его тела. Палец медленно и неумолимо нажал на спусковой крючок…

Несколькими часами ранее в то же самое ясное утро вторника капитан Жозе да Силва заворочался в своей мягкой кровати и злобно уставился на телефон: тот, не смущаясь грозного взгляда хозяина, без умолку трезвонил. Проклиная идиотов, придумавших этих механических злодеев, он протянул руку и снял трубку, рявкнув:

— Да?

На другом конце провода послышался жалобный голос Уилсона:

— Зе, сделай милость, не вопи ты так. Шепчи. И шепчи потише…

Да Силва откинул одеяло, спустил ноги на пол и только теперь окончательно проснулся. Он провел здоровенной ладонью по лицу, смахнув последние остатки сна, и широко зевнул.

— Уилсон, что же ты звонишь в такую рань? Я вчера лег в третьем часу утра. Что с тобой стряслось?

— Да ничего не стряслось, — слабо отозвался Уилсон. — Только моя голова так растряслась, что, кажется, лопнет.

Да Силва добродушно улыбнулся.

— Перепил пиньи. Я же тебя предупреждал.

— Большое тебе спасибо. Но только ты забыл предупредить меня о том, что там в качестве бесплатного приложения подливают нокаутирующих капель.

— Тебя опоили? Кто? Зачем?

Уилсон собрался было рассказать обо всем, что с ним случилось, но тут острая волна боли пронзила ему шею и устремилась к темени, так что он чуть не выронил мешочек со льдом, приложенный к затылку.

— Это очень уместный вопрос. Когда — и если — я приду в себя, то поеду туда, возьму этого чертова бармена за шиворот и вытрясу из него ответ на твой вопрос.

Да Силва уже не улыбался.

— Так что же произошло?

— Ну слушай, — Уилсон крепче прижал мешочек со льдом к голове и отвернулся от яркого солнца, бьющего в окно. — Я поехал в «Малоку де Тижука», поставил машину на стояке и вошел в главный бар. Там никого не было, не считая танцующей пары — такое впечатление, что по понедельникам Рио становится высокоморальным городом — заказал рюмку коньяка и стал ждать. И…

— И?

Уилсон вздохнул.

— И я заказал второй. Вот это и была моя ошибка, потому что не успел я прикончить рюмку, как комната заплясала у меня перед глазами, огни засияли и потом — полный аут. А проснулся я — примерно полчаса назад — в своей машине, заведение было, конечно, закрыто, а моя голова… — Он содрогнулся.