Но придется.

Обед проходил сдержанно. Карулан держался любезно и снисходительно. Я вдруг сообразила: с тех пор, как мы с ним заключили договор, я ни разу не отказала ему и не вступала в споры. А теперь причиняю беспокойство. Ему не по душе начинать все труды заново. Так он выглядит, когда недоволен. Прежняя чуть презрительная холодность.

Конечно, он должен стать императором. Он понимает, что лишь глупец осмелится ему перечить. Он уже проделал немалый путь, презрев судьбу, людей, все на свете. Его чувство юмора и прекрасные манеры — свидетельство безразличия и пренебрежения.

Он больше не притязал на меня.

Было бы ошибкой докучать ему теперь, даже если бы я сумела заставить себя пойти на это. Слабость и нерешительность хуже противления.

Мне с ним неловко. Мне было неловко с Гурцем. К таким вещам привыкаешь. Он не станет задерживаться у меня подолгу, протекция же его будет безгранична.

— Говорят, вас навестили воины Юга, — проговорил он, когда мы перешли к бренди и сладкому. До этого момента он ни разу не упомянул ни о политике, ни о войне, ничего не рассказал мне о текущих событиях своей жизни. Может, хотел меня наказать, а может, соблюдал осторожность.

— Им понадобилось продовольствие. Еще они хотели проверить, нет ли у нас в доме опасных смутьянов.

Я хранила спокойствие. Это ничего не значит. Уже давным-давно решено, что это не важно.

— И что смутьяны?

— Скрылись на тот момент, если и были.

— Прекрасно. Мне надо поздравить Мельма. — Он выбрал глазированное яблоко, взрезал коричневый сахар, добрался до белой мякоти. — А командовал ими Завион. Еще одно историческое событие. Насколько мне известно, он бежал на юго-восток. На корабле под названием «Двексис», печально известной галере, направлявшейся в Тулию.

— Значит, он скрылся, — сказала я. — Адвокат, который приезжал от вас, кое-что мне порассказал.

— Да, он скрылся. — Карулан принялся за яблоко и за коричневую сахарную глазурь.

Это не допрос. Не хватило кое-каких деталей, чтобы открыть ему глаза на правду. Для Карулана значение имеет только Карулан. Теперь эта его черта показалась мне более заметной.

— Подобные люди, — сказал он немного погодя, — выше моего понимания. Он мог бы многого добиться. Я сам охотно взял бы его на службу. Но, как выясняется, письмо умирающего сотоварища с признанием в любви, похожее на послание женщины, злопыхательство и желчность окружающих погнали его прочь. Или же он вознамерился продать нас восточной монархии.

Карулан докурил трубку, и беседа иссякла.

Мы оба легли рано, каждый в свою постель.

На следующий день Карулан отправился на охоту, он уехал с восходом солнца. Никто и словом не обмолвился мне о приготовлениях. Он уже распоряжался слугами, как будто они ему принадлежали, а те с радостью подчинялись и были счастливы, что на них нашелся хозяин.

Я лежала на диване, пытаясь нарисовать трех женщин, танцующих среди лавровых деревьев. Мне не удавалось заставить женщин плясать, а лавры расти. Бессмысленно притворяться, будто жизнь моя течет нормально или сносно. Махнув на все рукой, я откинулась на восточные подушки. Я не смогла даже заплакать. Я заснула.

Меня разбудил тихий стук в дверь. Часы прозвонили три раза. Наверное, кто-то из горничных несет медовое питье или чай.

Оказалось, что это Роза, и принесла она только спрятанные под складками платья фрукты.

— Мадам… я пришла просить вас об особой милости. Пожалуйста, простите, если я поступаю неправильно. Но вы как-то сказали мне, что если… когда… — Она запнулась и уставилась в пол, как будто обнаружила там нечто необычайное.

После праздника она стала являться ко мне с подношениями — то ее тезка роза, то припасенный фрукт из теплицы, который она специально постаралась выискать и выпросить; она сшила изумительную крохотную сумочку с блестками и подарила ее мне. Роза проявляла нежную заботу, как в прежние времена. Я подумала, что она опять подлащивается ко мне, чтобы не вызвать моего неудовольствия. А может, все потому, что я по-доброму обошлась с ней (спьяну) в день Вульмартии, не стала корить за округлившийся живот и сказала… что же я сказала?

— Видите ли, вы сказали, если он за мной приедет, то получит меня. Понимаете, мадам, по закону мне нельзя, только если вы разрешите.

— Роза, о чем ты говоришь?

Пунцовая, как цветок, Роза подняла блеснувшие нетерпением глаза, гадая, уж не ждет ли ее крах и досада; быть может, опять придется скрывать обиду, только вот живот уже не скроешь.

— Мадам, посмотрите, как я располнела. Мне уже неприлично оставаться при вас на службе. Я сильно раздалась в талии, как моя матушка, сильней, чем положено по сроку. Если только это не двойняшки, сохрани нас небо. — Не останавливаясь, не снижая темпа, она закончила: — Он здесь. Можно я приведу его?

— Твоего… любовника.

— Моего любовника, мадам.

— Роза, ко мне в спальню?

И вдруг она расхохоталась, как частенько случалось с нею прежде. Я пребывала в унынии, но ее смех оказался заразителен. И нечто, засевшее у меня в комнате, тут же взметнулось и вылетело в окно.

— Так. Прекрасно. Принц Карулан позволяет себе входить в мои покои, почему бы твоему кавалеру не сделать того же. Мы с тобой станем выполнять обязанности дуэньи друг при друге.

Она вышла за дверь и отправилась за ним в какой-то из дальних коридоров, где он прятался, словно приблудный пес.

Я снова рассмеялась — от изумления. Не смогла удержаться и Роза. Бедняга стоял в неудобной позе, смущенно улыбаясь, он попался в плен к женщинам, одна из них прекрасна и любима, вторая может оказаться безучастным наблюдателем, как говорится, вне игры.

Он — чавриец. Верно, мундира на нем нет, но он гладко выбрит, светловолос, у него сине-серые встревоженные глаза мальчишки. Я смутно припомнила, что видела его во время обыска. Одной богине ведомо, когда они заключили меж собой перемирие и сошлись где-то в саду под деревом. В тот вечер мы обедали с Фенсером, и он сказал, что я похожа на тетушку Илайиву; наверное, тогда это и произошло. У меня разрывалась на части душа, а они творили это дитя среди летней ночи. Так же, как мы с Фенсером сотворили нашего ребенка в золоте дня, от которого разбиваются сердца.

Нечто темное улетучилось из моей комнаты, и на одно прекрасное мгновение мне явственно открылось золотое чудо, скрытое во мне, — затем видение исчезло. Уныние опять навалилось на меня, но я отпихнула его в сторону: пусть подождет, пока я не разберусь с просителями.

— Итак, — проговорила я, обращаясь к этому красивому смущенному юноше, — что скажете?

Он переступил с ноги на ногу. Наверное, он надеялся, что много говорить не придется.

— Госпожа, — сказал он, — я с радостью возьму ее за себя. Женюсь на ней. Наша часть стоит в Крейзе. Женатым дают хорошее жилье. И им нравится наша дружба с Севером, так уж повернулось дело.

— Ему практически пообещали, — прощебетала Роза, — дать звание капитана.

Он улыбнулся.

— Роза, — сказала я, — редчайшее сокровище. Знайте, если вы дурно с ней обойдетесь…

— Никогда! — вскричал он, чуть ли не собираясь вызвать меня на дуэль.

— Ну что ж, прекрасно. Я не возражаю. Мне нужно что-нибудь подписывать?

Роза засмеялась, засмеялась и я, и молодой, человек тоже.

— Достаточно вашего согласия, мадам.

— И что теперь? — спросила я. Воодушевление мое несколько спало.

— Соберу вещи — и в путь, — ответила она, светясь любовью к нему, ко мне. — Он раздобыл двуколку и пони — как у королевы…

— Нельзя же, чтобы тебя трясло, — сказал он.

И оба в одну и ту же минуту залились румянцем.

— Но, — сказала я, — разве мне… тебе полагается букет… — я подумала о прощальном подарке, который вручила ей Воллюс.

Роза всплеснула руками:

— Ни в коем случае! Я прослужила вам меньше года. Да и подарок другой госпожи, Воллюс… ну, я ведь отложила деньги, мне не пришлось истратить ни пенни.

Они уже стояли у дверей, изнывая от желания поскорей оказаться наедине друг с другом.