… А Фенсер, в какой день?

Это просто.

День, вечер, когда приказ о вынесении смертного приговора и о его отсрочке доставили обратно в Сектор Пантеон.

Я сделала его тем, что он являет собой теперь. Мое перо, вычеркнувшее его имя из списка приговоренных к смерти: «Заметьте, по размышлении имена некоторых людей оказались вычеркнуты, поскольку они имеют потенциальную возможность содействовать осуществлению замыслов императора».

Вражеский приспешник.

Он ожидал казни — веревка, черная крышка, небытие или наказание богов, о которых он говорил. Да, он уже вел эту дискуссию с самим собой, ведь в той дыре, куда они его упрятали, времени для этого нашлось предостаточно, чего не случалось прежде среди безумств на поле боя. И вот дверь открывается, камеру заливает свет луны, свет дня или только свет факелов, с которыми явилась стража, и он поднимается на ноги, думая, что вот и пришел конец веревочке, и ответ на вопросы, которые он задавал себе, откроется ему, когда петля сожмет горло, а если повезет, когда переломится позвоночник. Но нет, они ведут его в другое место Он станет им другом. Ведь он обладает знаниями, которые им пригодятся, и готов поделиться.

В полном ошеломлении он решает сначала, что его приняли за другого человека, и думает, что ошибка внезапно обнаружится и его все же поволокут во двор, где, словно голодный язык, по-прежнему болтается веревка.

Проходят дни. И ночи. Смерть, подобно отдаленным раскатам грома, становится все более расплывчатой.

Затем от него начинают требовать услуг. Никто не заметил ошибки. Он волен притвориться тем, за кого его принимают, а может, и отказаться от всего, и от жизни тоже; он выбирает жизнь. Он ведет рискованную игру, что-то сочиняет, отчаянно блефует. И боги, есть они иль нет, способствуют ему.

Только ведь он — творение моих рук, этот человек в черном, южанин, которому то и дело приходится вызывать обидчиков на дуэль, чтобы роняющие слюну псы не вцепились ему в пятки. Вычеркнув имя Фенсера Завиона из списка смертников, я переписала его заново, иными чернилами, на том, что превосходит прочностью красную бумагу.

— Цветы, — сказала Воллюс, — и стакан вина. На решетке запекают рыбку, которая тебе по вкусу. Нет, так дело не пойдет. Неужели тебе опять плохо?

Я превратила его в другого человека, а она сотворила меня, собирая клочок к клочку. И помимо звонкой монеты, которая поступит ей в уплату, она рассчитывает получить что-то еще. За мной долг, от которого нельзя отрекаться.

— Нет, Воллюс.

И я тоже, я выбрала жизнь.

Мой пятнадцатый день рождения отмечали в доме Воллюс. По-моему, она не смогла бы проявить большей щедрости даже по отношению к дочери и, вероятно, не стала бы ради нее так тратиться.

Двери салона распахнулись. В полночь они подняли тост за мое здоровье, а в три часа утра выпили за меня еще раз. Я еще не получила «любовной записки» от императора, но, обращаясь ко мне, все величали меня принцессой Аарой. Мне уже продемонстрировали документы, ключи и описания владений. Звон в кошельке оказался весьма мелодичным.

Мельм тоже посетил меня в день рождения, он принес маленький гладкий камешек — с моих поместных земель. Традиционный символический дар наследнику. Воллюс сочла его поступок вполне уместным. Она позволила нам встретиться в гостиной с деревьями на обоях. Исполненный почтения Мельм произнес лишь пару слов и не задерживался дольше, чем пристало слуге. Воллюс одобрила поведение Мельма. А я за прошедшее время успела позабыть, до чего он похож лицом на крысу, как глубоко он предан Гурцу и сколько хорошего он сделал для меня.

И вот, оставив позади розы и вина; мужчин, ухаживавших за мной с пылкой почтительностью; искавших моей дружбы дам и присланные незнакомыми людьми подарки на день рождения — иной раз чрезвычайно смелые («Кто это подарил вам подвязки?» — взвизгнула Роза), я спустилась по золотисто-каштановой осенней лестнице, и мне показалось, будто волосы мои всколыхнул легкий ветерок, будто мои ноги, обутые в модные сандалии, ступают по тонкому настилу бытия, под которым бушует море. Но меня не пугало ничто. Ни предстоящий путь, ни оставшаяся за спиной тень. Ни долг перед Воллюс. Ни бледная женщина со светлыми волосами, что смотрела на меня из зеркала, протянув вперед руки, на которые вот-вот наденут золотые браслеты. Мне просто стало грустно. Печаль навалилась на меня, сжала сердце. По сравнению с ней все прочее казалось менее значительным.

Она не отвергает красоты, она может слушать песни и смеяться, она сумела забраться вместе со взбудораженной Розой в экипаж и, когда он тронулся в путь, оглянуться и посмотреть, как сворачивается и откатывается вдаль город, и потому ей удалось вздохнуть и улыбнуться.

— Значит, вы все-таки любили его, — по прошествии нескольких дней скажет Роза, — своего мужа. Я поняла это, когда мы уезжали.

Жалкая память, жалкий муж. Я вовсе не думала о нем.

Все те же северные леса стоят всего в нескольких милях от Крейз Хольна. Только по-летнему теплой осенью они выглядели совсем иначе, чем зимние пейзажи, которые я видела прежде.

Черноватую зелень сосен пронизывал солнечный свет, горевший до семи часов, не угасая; потом по дорожкам начинали крадучись пробираться сумерки, словно горстка безмолвных монашек. Во владения сосен вторгалось множество других деревьев. Вечнозеленые падубы, янтарно-желтые дубы, хвойные растения и дикие лимоны. На прогалинах, словно факелы, пылали красные ягоды рододендронов.

Мы решили ехать днем и ночью, останавливаясь только на обед и на завтрак в украшенных балкончиками тавернах. Поэтому уже в первой половине второго дня пути экипаж свернул с большака и покатил по широкой проселочной дороге меж деревьев. Еще несколько минут, и лесов не стало, будто кто-то раздвинул занавески.

— О мадам, поглядите! — воскликнула Роза.

Повинуясь распоряжению, кучер остановил экипаж Мы вышли из него и взобрались на земляной вал, чтоб оглядеться.

Дорога, а вместе с нею и леса, спускалась в долину, а дальше — будто океан раздался надвое, и деревья бесследно смело прочь. Проступившая земля зелена, лишь кое-где виднеются ворсинки темно-желтой шкуры наступившего времени года. Вот пылает ольха возле вспененных вод у плотины. А вот птица раскинула широкие крылья от одного края пущи до другого. Вклинившаяся меж лесов долина с возвышающимися кое-где скалами и деревьями уходила в бесконечность.

— Принцесса видит место, где проходит граница ее владений. Отсюда и далее поля и леса принадлежат семейству Гурцев, — проговорил сидевший на облучке кучер.

— Прямо отсюда? — несколько наивно спросила принцесса.

— Вон там стоит веха.

Многовековое дерево у дороги, на нем — щит сердцевидной формы, старое древко, поросшее похожими на бороду мхами, обвила гирлянда из цветов, ветры и дожди начисто слизали всю краску. Эту эмблему я видела на документах и ключах. Она моя.

Мы вернулись в экипаж. Роза сияла, как невеста.

Спустившись, мы выехали на центральную дорогу поместья, изумрудную, как волчий глаз.

Через некоторое время дорога закончилась у каменного моста, и по нему мы перебрались через пенистые воды запруды. На другом берегу начиналась мощеная дорога. Возле нее стояло святилище Випарвета. На алтаре — высохшая косица из пшеничных колосьев да медовые соты, которыми уже в полной мере насладились птицы. На севере урожай поспевает позднее, но долгое жаркое лето, подобное хмельному настою, ускорило созревание, и страдная пора уже почти миновала. Дорога увлекала нас вперед, и по сторонам среди зеленовато-золотистого, подсвеченного солнцем позднего расцвета жнивья и листвы возникали то поля, то фруктовые сады. Кое-где еще стояли кучками высокие корзины, переполненные желтыми яблоками, палевой айвой, полуночным терносливом и сливами. Лес путешествовал вместе с нами, продвигаясь по кромке неба, но затем его оттеснили виноградники и плантации кустов, с которых собирают травяной чай. Еще нет-нет да и блеснет металлом серп или нож в руках работника. А вдали, по дорожкам катятся запряженные ослами и волами телеги с горами снеди. А за пределами видимости раскинулись сады, откуда уже вывезли малину и смородину всех сортов, чтобы перетолочь ее и приготовить джемы; теплицы с абрикосами и хурмой, и на землю, отведенную под ореховые деревья, скоро посыплются дождем грецкие орехи и фундук. Я едва-едва успела ознакомиться с описаниями поместья. И вот — подтверждение рассказов о полноте и излишках. Сквозь распахнутые окошки просачивался пьянящий аромат всего, что люди собрали, такого ароматного, и того всего, чем можно завладеть, чтобы кусать, есть, пить. Я была потрясена. И это тоже мое.