В какой-то момент – у меня не было здесь никакого представления о времени – я очутился перед ослепительно белым зданием. Когда я вошёл внутрь, меня попросили подождать в огромном холле. Мне сказали, что я должен оставаться здесь, пока по моему делу не будет вынесено какое-то решение. Через проём широких дверей я смог различить два длинных стола, за которыми сидели люди и говорили – обо мне. С чувством вины я начал перебирать свою собственную жизнь. Картина получилась не очень приятная. Люди за длинными столами тоже занимались тем же самым, но то в моей жизни, что больше всего беспокоило меня, казалось, их не очень интересовало. Вещи, которые обычно считаются грехом, о которых меня предупреждали с самого детства, едва ими упоминались. Зато серьёзное внимание вызвали такие мои свойства, как проявление эгоизма, самовлюблённости, глупости. Слово «расточительность» повторялось снова и снова, но не в смысле обычной невоздержанности, а в смысле пустой растраты сил, дарований и благоприятных возможностей. На другую чашу весов ложились простые добрые дела, которые мы все совершаем время от времени, не придавая им особого значения. «Судьи» пытались установить главную направленность моей жизни. Они упомянули, что я ещё «не закончил того, что, как он сам знает, должен был закончить». Оказывается, в моей жизни была какая-то цель, и я её не достиг. Моя жизнь имела свой план, но я его неправильно понял. «Они собираются отправить меня назад, на землю», – подумал я, и, признаться, это мне не понравилось. Я так никогда и не узнал, что за люди были эти «судьи». Они неоднократно повторяли слово «запись»; возможно, речь шла об Акашикской Записи, понятии, пришедшем к нам от мистических школ древности, которое обозначает великую вселенскую звучащую спираль, на которой записываются все события.
Когда мне сказали, что я должен вернуться в своё тело, мне пришлось преодолеть собственное сопротивление – так мне не хотелось возвращаться в это моё разбитое и больное тело, которое я оставил в госпитале Корал Гейблз. Я стоял теперь перед дверью и сознавал, что если я сейчас пройду через неё, то окажусь там же, где и был раньше. Я решил, что не пойду. Как капризный ребёнок, я стал изворачиваться и упираться ногами в стену. Вдруг я почувствовал, как будто меня швырнули в пространство. Я открыл глаза и увидел лицо медицинской сестры. Я был в состоянии комы более двух недель.
Я пришёл к выводу, что существует несколько факторов, которые мешают нам понять что-то и поверить в реальность бета-тела и доступной ему безграничной Вселенной. Возможно, самый мощный из них – это наше ложное представление о том, что наши пять главных чувств – зрение, слух, вкус, обоняние и осязание – универсальны и что только благодаря им мы можем что-либо узнавать. Но стоит лишь задуматься, и мы сможем понять, что обладаем гораздо большим, чем только эти пять чувств. Никто и никогда не видел личность. Мы видим физическое тело личности и некоторые эффекты механического движения, которое оно производит, но сама личность остаётся невидимой. Наше сознание уже и сейчас заключено в том самом бета-теле, в котором оно продолжит свою жизнь после физической смерти на земле. Мы получаем знание о человеке и о людях не через пять основных чувств, а через более тонкие способности осознания, которыми обладают бета-тела.
В определённом смысле, если говорить языком будничного мира, мы уже невидимы и не должны удивляться тому, что действительно существующие реальности глубинно протекающей жизни недоступны ни нашему внешнему зрению, ни нашему внешнему слуху. Бета-тело может подготавливаться к своему дальнейшему пути уже здесь, в нашей земной жизни. Развитие личности происходит не при акте смерти, но в акте жизни. Нельзя достичь духовного озарения, сделав лишь один шаг, точно так же, как не достигнешь одним шагом физического совершенства или интеллектуальных высот. Нельзя убедить друг друга в истинности бессмертия с помощью интеллектуальных аргументов или внешних свидетельств. Это должно быть усвоено нашим внутренним сознанием, которое составляет часть души и психики каждого человека. Это то сознание, о котором Вордсворт говорит как о возвышенном чувстве, глубоко пронизывающем всё на свете… как о том движении и духе, которые управляют всеми мыслящими существами и мыслимыми предметами, проходят через всё…
Из всех, кого довелось мне узнать в моей жизни, этим чувством в самой высокой степени обладал святой и одновременно очень земной Парамаханза Иогананда. Когда я впервые встретился с этим необычным человеком, я сразу почувствовал, что нахожусь в присутствии личности великих духовных достоинств. Иогананда не был просто теоретизирующим проповедником доктрины – через своё искусство врачевания, через ясновидение и предсказания, как и с помощью многого другого, он мог демонстрировать истины, которым учил. К сожалению, я не могу сказать про себя, что я был учеником этого выдающегося гуру. Когда я впервые встретился с ним, я был молодым человеком и не был склонен к учёбе, требующей столь существенной трансформации характера. Он не ставил мне этого в вину; хороший учитель, он всегда был терпелив и со мной. На него не производили впечатления мои способности медиума, которые он считал побочным проявлением духа. Он умел спокойно и непоколебимо передавать своим ученикам непреходящее видение высшего, конечного смысла сотворённого мира.
Главным образом под влиянием Иогананды я, наконец, поехал в Индию и кратко ознакомился с методами свами в спиритической подготовке. В большинстве своём свами не произвели на меня большого впечатления. Однако я видел и примеры того, как в некоторых из них формируется подлинное духовное величие. Но я решил, что это не для меня, во всяком случае, я так думал в то время. Я был слишком отравлен удовольствием потакать своим физическим слабостям, не говоря уж о других и непосредственных способах отравления. Если от человека требуется столько усилий для достижения глубокой трансформации характера, то уж по мне, решил я легкомысленно, лучше пройтись по жизни с тем характером, который я имею. Но моё восхищение Иоганандой нисколько не уменьшилось. Он всегда был для меня одним из великих духовных светочей моей жизни. Знакомство с ним, наблюдение за его демонстрациями, впитывание его учений – даже тогда, когда я обнаруживал, что не могу следовать им, – были для меня надёжными источниками вдохновения.
Для Иогананды главенство чистого сознания над всеми формами материальных энергий, единство божественного созидающего сознания с глубинным, сущностным «я» каждого человека были не просто понятиями его доктрины. Для него это были живущие реальности. Постоянное и сознательное взаимодействие с этими силами за его долгую жизнь дало Иогананде такой опыт и такие возможности, которые среднему «практическому» человеку, мало знающему о самих этих силах и о контроле над ними, казались невероятными. Однако он их так часто демонстрировал и раздавал миру с такой обезоруживающей скромностью, что ни один из тех, кто его знал, не мог с лёгкостью отстранить от своего внимания представления о различных уровнях сознания.
Прозрения Иогананды переносили его в космическое сознание, и некоторые из его самых глубоких представлений о жизни за смертью идут от этого уровня осознанности. «Трагедии смерти не существует, и те, кто содрогается при мысли о ней, похожи на невежественных актёров, умирающих на сцене от испуга при выстреле холостым патроном». Однажды в состоянии медитации он смог полностью увидеть собственное бета-тело, сохраняя при этом своё земное сознание. «У каждого происходит глубокая переоценка ценностей, когда он, наконец, убеждается, что созидание есть огромная движущаяся картина и что не в ней, а позади неё находится его собственная реальность. Я сидел на своей постели в позе лотоса. Моя комната была тускло освещена двумя лампами с абажурами. Подняв свой взгляд вверх, я увидел, что потолок испещрён маленькими световыми точками горчичного цвета, дрожащими и колеблющимися словно в лучащихся подсветках люстры. Мириады заострённых лучей, словно струи дождя, собрались в прозрачный столб, изливавший на меня тихий свет. В одно мгновение моё физическое тело потеряло свою плотность и преобразилось в астральную ткань. Я ощутил, что плыву в воздухе, едва касаясь постели, моё потерявшее вес тело слегка перемещалось то вправо, то влево».
