Окровавленные ветки терна выпали из рук Пиребана.

— Что ты сказал? — В голосе Хазронда звучала музыка погибели.

— Я… забыл… — совершенно искренне ответил жрец и, повалившись на колени, добавил: — Ты — бог, не иначе. Если хочешь убить меня — убей. Тот, кто увидел тебя, умрет в блаженстве..

Хотя Пиребана приучали к тупости, от рождения он был прозорлив. К тому же никакое потемочное состояние человеческой души не могло скрыть сияния Ваздру.

Что до Хазронда, то ему это начинало нравиться. Как любой демон, он был восприимчив к лести и небезразличен к красоте. Он взирал на распростертого у его ног юного жреца, на его обнаженное тело цвета слоновой кости, на золотистые волосы и серебристые полоски шрамов.

— Лучше позабудь о том, что прозвучало из твоих уст. Ты похож на Сивеш и Симму, хотя вряд ли в своем невежестве знаешь эти имена (то были бывшие смертные возлюбленные Азрарна, князя Демонов). Но это не важно. Ты счел меня богом. Но я скажу тебе, что этого бога совсем недавно укусила гадюка и ужалила оса. — Хазронд лениво погладил золотистые волосы жреца. — Не ты ли тот лекарственный цветок, который исцелит мои раны? — Прикосновения Ваздру заставили жреца смежить веки. Никогда еще вера не наполняла его сердце такими переживаниями.

— Увы, ты, смертный, не в силах вылечить меня, — с легкой горечью молвил Хазронд. — И об этом тоже забудь. Ты на мгновение усыпил во мне ядовитую ярость, и я вознагражу тебя. Чего ты хочешь?

Пиребан поднял голову, лучась от невыразимых чувств, и утонул во взгляде Хазронда. Смертный ничего не мог сказать, он лишился дара речи.

— Ладно, — решил Хазронд, — я подарю тебе то, чего ты больше всего желаешь, хотя сам и не догадываешься об этом. Это то самое, чем ты привлек к себе мое внимание. Парадокс, не правда ли? Мой дар таит в себе угрозу, но ты заслужил риск.

Затем Хазронд отступил в сторону и устремил взгляд во тьму, и там в дрожащем сиянии возникла крылатая лошадь.

— Вот мой дар, — сказал Хазронд, глядя на изумленного жреца, который переводил взгляд с князя на волшебное существо и обратно.

Слышал ли Хазронд, как Азрина прошептала на ухо твари: «Оставайся ничьей»?

Уж Пиребан этого точно не слышал.

Он поднялся и как во сне двинулся вперед. Лошадь, сиявшая точно эбеновое дерево, стояла на месте. Казалось, она лучилась такой же мягкостью и целомудрием, какие источает тигр. Она была вне представлений о пороке и справедливости, потому что не имела о них никакого представления.

И Пиребан повернулся, чтобы отблагодарить щедрое божество, но Хазронд уже исчез в глубинах вечно сияющей Драхим Ванашты.

Жрец поспешно дочитал молитву. Ему не терпелось вскочить на крылатого скакуна. Он словно обезумел, и это помешательство отчасти было вызвано прикосновением Ваздру, а отчасти являлось следствием давней неясной и безысходной тоски. Но теперь он получил то, о чем мечтал, — свободу.

В детстве Пиребан иногда катался на мулах своего отца и считал, что умеет ездить верхом. Поэтому, подойдя к лошади и потрепав ее по холке, он вцепился в украшенную драгоценностями гриву, уперся ногой в шелковистый бок и вскочил ей на спину. Сначала он ощутил неудобство, так как из того места, где полагается сидеть наезднику, у коня росли крылья. Но, поскольку тот невозмутимо стоял на месте, Пиребан вскоре устроился на крепкой холке. Он почувствовал, как мышцы коня напряглись под его ногами, когда бесшумно раскрылись два крыла, как опахала.

Он нежно обнял лошадь за шею.

— Поехали, милая!

И в этих кратких словах выразилось единственное страстное желание Пиребана — сбежать.

И крылатый скакун, ощутив его искренность, повиновался.

Как черная птица, как огненное копье они взмыли вверх.

Пиребан закричал и прильнул к лошади, обхватив ее руками и ногами. Его охватил ужас. Хоть он и ощущал себя хозяином лошади, они уже поднялись на высоту нескольких башен, поставленных друг на друга. А еще через миг-другой перед ними замаячила вершина горы, и Пиребан рассмотрел жилы скальных пород и кристаллические напластования; город же внизу казался кукольным домиком. И Пиребан ощутил вкус победы.

Лошадь махала огромными орлиными крыльями; скакун и человек неслись в порождаемом ими же вихре. Горная вершина скрылась из виду, и они оказались в чистом небе.

Каким оно было огромным, это небо! После тесного узилища города Пиребану казалось, что он умер и сбросил тяжесть земной плоти. Он слился с лошадью, и это единое существо было его душой. Небо уже не казалось черным, оно было прозрачно-голубым, и в нем, как в океане, носились волны и течения. Мимо дымкой проплывали облака, освещенные лунным светом, и каждое разливало свой собственный запах. Одни пахли дождем, другие благоухали землей, от третьих исходила неведомая сила, четвертые дарили аромат звезд. Сами звезды, казалось, устремлялись вслед за лошадью, оглашая все бриллиантовым звоном, и снова замирали каплями росы на небесном своде.

Земля скрылась за тьмой и туманом и казалась теперь столь же таинственной, как еще недавно — небо. Лишь временами внизу мелькали огоньки городов, да тускло поблескивала чешуя бесформенного дракона-океана.

— Вперед, родная, — опьянев, погонял Пиребан крылатую лошадь. Он уже ничего не боялся. — Коснись звезд крыльями!

И лошадь послушно поднималась все выше и выше, быстрее чем любой земной зверь или птица.

Теперь они достигли той части небес, по которой луна прокладывала свой путь на запад. Высоко над головой раскинулся бесконечный ковер звезд, но луна была ближе к земле и к тому же она двигалась в отличие от неподвижных светил. Лик ее был почти что полон. Ее огромный диск закрывал четверть неба, опаляя коня и наездника своим белым сиянием.

Пиребан всегда считал луну холодной или хотя бы прохладной. В своих поэтических грезах он сравнивал ее с прекрасным ликом богини. Теперь же он видел, что она является гигантской жаровней, и от ее жара у него мутилось в глазах. Ее безжалостные палящие бледные лучи начинали действовать на него странно.

Лошадь взмахивала крыльями все чаще в такт биению сердца молодого жреца, и бугры ее мышц перекатывались под Пиребаном. И странное предчувствие закрадывалось в сердце наездника. Чем дальше отступала земля, и чем ближе становилась луна, тем громче заявляло о себе это предчувствие. Произойди с ним такое в храме, Пиребан тут же бросился бы за связкой терниев — он всегда строго соблюдал обеты. Но здесь терниев не было. Были только живая шелковистая кожа, да непрерывное движение крыльев, которые то и дело, словно даря поцелуи, прикасались к его плечам, спине и бокам.

Пиребан заерзал и решил сосредоточиться на чудесах ночи и своего сказочного путешествия.

Но он уже был отмечен печатью ласки Ваздру, а луна обожгла его белым огнем и заставила его кровь волноваться, как море. Да и скакун источал сильное плотское вожделение, воздействия которого Пиребана раньше защищали лишь его наивность, да противоестественные впечатления. Теперь же он оказался бессилен перед ним.

И напрасно он взирал на звезды и бесформенную землю. Сколько он ни старался, он не мог не чувствовать, как пульсирует под ним круп лошади и как ласкают его ее крылья. И разве мог он сойти с нее, когда рядом мелькали звезды?

И Пиребан прильнул к шее лошади, сжав ее девичью гриву, и застонал. Глаза закрылись сами по себе, и дрожь охватила его. А еще через некоторое время он вытянулся и запел во весь голос, так что небо содрогнулось от изумления.

И в то же мгновение крылатая лошадь, вскормленная демоном, остановилась и по-тигриному встряхнулась. И Пиребан, все еще пребывавший в беспамятстве восторга, сорвался.

И ринулся вниз…

Падая, Пиребан кричал от ужаса. Но в разреженном воздухе делать это было трудно, и он лишился чувств. Очнулся он от мощного удара.

Он лежал, еле переводя дыхание, весь израненный и искалеченный. Но под ним была твердь, и он мог опереться на нее. Он больше не падал и, кажется, все еще был жив.