— О мщении, — спокойно поправил Катус. На его лице почти не было морщин, словно он с самого раннего возраста приучил себя к бесстрастному выражению. — И, конечно, о вашем обещании, что я буду править Дорфаром от вашего имени. Посмотрим, много ли от него тогда останется.

— А теперь ты думаешь, что К’сар Кармианский уведет Дорфар у меня из-под носа, когда мы с ним выжмем дерьмо из этого беловолосого ублюдка?

— Я думаю, Кесар полезен для нас вне зависимости от того, чего он желает.

— Так, может, убить его и отдать все тебе?

— Мой повелитель, я умею терпеть, — спокойно сказал Катус. — Мы оба обладаем этим свойством. Кесар же молод и делает много резких движений, так недолго и споткнуться.

Йилу нравился Катус эм Элисаар, который когда-то был принцем и плел интриги в Дорфаре, нравился так же, как новое оружие, женщина или умное животное, способное выполнять трюки. Катус был мудр. Он оказывал неоценимую помощь в столь необходимой вещи, как дипломатическая переписка, на которую у Йила никогда не хватало дотошности. Он сплел и постоянно усложнял шпионскую сеть Закориса. Король знал цену этому человеку. Ни один из прежних закорианских советников Йила не уцелел при отступлении в Таддру, значит, и жалеть о них не стоило. Теперь Катус был самой сложной и изощренной деталью его королевства.

— Что ж, давай советуй, — произнес король с ноткой снисходительности.

— Вы отправите обратно послов Кесара и повторите свою фальшивую клятву, что восстановите Анкабек. Мы-то знаем, что ему плевать и на Анак, и на Анкабек, но он простит ваших людей за то, что они разграбили остров, а вы поддержите игру и выразите свои сожаления по этому поводу. Не забывайте, он может проявить себя и с другой стороны — как тогда, когда уничтожил ваш флот у берегов Кармисса. Также вы поблагодарите его за подарок — этого Ральднорова ублюдка. Письмо уже готово, можете с ним ознакомиться. Военные предложения пойдут отдельно, их содержание мы обсудили с вами раньше. Кстати, а что вы намерены делать с Рармоном, сыном Ральднора?

— Мы принесли бы его в огненную жертву Зардуку, — вздохнул Йил, — но К’сар сообщил, что этот Рурм спал с мужчинами. Я не могу предлагать богу такую мерзость.

— Как неприятно.

Йил что-то проворчал.

Они покинули тронный зал и перешли в покои короля. Глаза Йила тут же с неудовольствием остановились на нише, в которой покоился огромный топаз. Это был глаз богини из Анкабека.

— Наблюдает, сука. Ищет свое золото, — заметил Йил и обратился к глазу: — Можешь не искать. Теперь твое золото носит Зардук, — он не сводил взгляда с драгоценности и, казалось, позабыл и о советнике, и о разговоре.

— Мой повелитель, позвольте сделать предложение насчет Рармона, — напомнил о себе Катус. — Поскольку вы не можете сжечь его заживо, давайте используем его иначе. Чтобы поднять дух в войсках, а также в назидание рабам и тем, кто за нами наблюдает, надо публично объявить, кто он такой, и подвергнуть позору и осмеянию. Пусть он станет символом бесчестия. И не забывайте, что у него есть сведения, которыми он может поделиться с нами.

— Бесполезно. Беловолосый поменяет свои планы.

— Он, несомненно, сделает это, мой повелитель, — возразил Катус. — Но изучение изначального плана поможет нам предсказать возможные изменения.

— Вот как! Умно, что и говорить. Тогда Рурм будет допрошен сегодня же ночью.

— Доверьте мне эту честь.

— Ты полагаешь, что мои капитаны слишком грубы? — усмехнулся Йил.

— Не уверен, что Рармон хранит верность кому-нибудь, даже Ральданашу. Но он отказался помогать Кесару — и тот не стал искать иных способов воздействия. Тому должны быть причины. Этого человека не так просто дожать.

— Это еще почему? — в Йиле проснулось какое-то звериное любопытство. Если в такой момент король не оказывался во власти жестокости, то порой ему в голову приходили дельные мысли.

— В прошлом его жестоко выдрали кнутом, а побои он терпит вообще всю свою жизнь. Думаю, тут требуется что-то иное. К тому же следует помнить, что Кесар даже не сделал попытки убедить его. Очевидно, он считает его непоколебимым.

Катус, убийца короля, медленно спускался по боковым коридорам, прорытым под дворцом Йила. Ему всегда было интересно, почему король Вольного Закориса сделал свой дворец более неприступным, чем город. Стена без ворот, спускающаяся лестница... А под дворцом полностью задействована система естественных пещер в скале, вызывающая в памяти Ханассор. Корабли, стоявшие в пещерах под Ханассором, были в куда большей безопасности, чем в открытой гавани. Разумеется, те два флота из двухсот тридцати кораблей, что стоят в заливах, понесут какой-то ущерб еще до того, как наступление лета позволит начать войну. А война уже совсем близко...

Давным-давно Катусу довелось поскитаться по миру и увидеть, как изменился тот после войны Равнин. Неудивительно, что средства, припасенные им еще до катастрофы, быстро иссякли. Он вернулся в Элисаар, прочно захваченный Шансаром, но пробыл там недолго. Какое-то время он занимался различными махинациями в Иске и Корле, завоевал кое-какой авторитет в крошечном городке Оттамит. Но все это было слишком мелко. В Катусе имелось немного закорианской крови, и в конце концов он добрался до Таддры и Закориса-в-Таддре. Посвящать Йила во все подробности своей жизни он не стал, рассказав лишь то, что могло поднять его цену. И конечно, ни словом не упомянул, что убил, пусть даже на поле боя, Повелителя Гроз Амрека.

Сейчас, через столько лет, это деяние заставляло его чувствовать себя неловко, ибо было каким-то надуманным, даже поэтическим, и, как свойственно всему поэтическому, совершенно бесполезным. Тогда он был моложе и, несмотря на самотренировку, тщеславен. В той кошмарной обстановке, после землетрясения и поражения, когда трубы судьбы звучали над темнеющей равниной, он, возможно, желал оставить свой след в истории. Но Катус не был поэтом ни в коей мере. Насмешливое предположение Йила о жажде мести само по себе было поэтическим, а потому — ошибочным. Единственное, к чему стремился Катус — это иметь свои собственные владения. Вот чего он желал всегда.

Наконец он добрался до группы пещер, которые использовались как узилища.

Катус переговорил со стражником. Когда тот отодвинул камень, советник смог заглянуть в узкую расселину. Там, примерно на глубине семи футов, виднелись голова и плечи человека, которого здесь звали Рурмом. Расселина была недостаточно широка для того, чтобы узник мог сидеть в ней. Даже упереться коленями и спиной, чтобы слегка разгрузить ноги, смогли бы ребенок или маленькая женщина, но не крупный мужчина.

Элисаарский принц, теперь известный под именем Катус, отступил в сторону, и камень снова скользнул на место. Расселина погрузилась в темноту — единственный свет проникал через решетку, когда отодвигали камень. Через эту же дыру узника спустили на крючьях, зацепив за веревки, которыми он был связан, и откинув не только камень, но и решетку. Таким же образом спускались еда и питье, хотя пока до этого не доходило.

Рурм провел в расселине ночь, день и часть следующей ночи. Это время должно было показаться ему вечностью.

Катус был впечатлен. Обычно после такого узники, едва заслышав звук отодвигаемого камня, визжали и молили, ловя скудный свет и карабкаясь вверх в безумной надежде. А Рурм даже головы не поднял.

— Завтра в полдень, как тебе велено, — приказал Катус стражнику. — Все ясно?

— Да, советник.

В задумчивости Катус побрел обратно, пить кислое таддрийское вино. И ждать.

После кромешной тьмы его камеры и полумрака подземных переходов яркий полуденный свет в верхних комнатах резал глаза. Стражник оставил его, несвязанного, в маленьком зале и удалился. Почти сразу же появился Катус.

Рармон осознавал, что это не простая передышка. В подземелье ему позволили воспользоваться примитивной ванной и бросили свежую одежду. Он запрещал себе расслабляться от такого контраста, понимая, что это еще не конец его мучений.