Имя бога было — Потоп.

Вождь и шаман были Озерами, один — большим, другой, понятно, — средним. Эти всё время лежали, раскинув руки. Кормились они рыбой, которую им приносили шустрые Ручейки. Вставали они, чтобы поразмяться, только по ночам, когда никто их не видел. Потому что, увидав Стоящее Озеро, не каждый бы остался в живых. Он бы умер от неожиданности.

Люди-вода не ходили — текли, не бегали — неслись, не говорили — журчали, не ругались — грохотали, не плакали — заливались, не сердились — волновались (от них, должно быть, и пришло к нам это слово).

Лентяев здесь называли Лужами, Полными Лягушек.

Гостям люди-вода обрадовались и предложили им стать, как все, водой, точнее — Временными Обиталищами Вечной Воды.

— "Ложитесь рядом с нами, — прожурчал вождь, — и ждите, когда вам в рот упадет что-нибудь с неба."

Взашей нашелся что ответить. Он поблагодарил за оказанную честь и сказал, что они реки, впадающие в Море, и должны течь дальше.

— "Осторожнее на поворотах", — пожелал им на прощание вождь.

Еще они повстречали людей-аистов и людей-груш…

— И все племена, которых вы видели, конечно, самые лучшие, самые великие? — вот каким неожиданным вопросом перебил Взашея Дум.

— Ого-го! Оказывается, каждому племени нет равного на земле! Это хвастовство так мне надоело, что я, чуть поздоровавшись с чужаками, прошу их покороче рассказать, какие они великие, а после осторожно разузнаю, чего они на самом деле стоят: то есть что открыли, что изобрели. — Так интересно ответил Взашей, которого раньше звали Наперекором. — Люди-вода, к примеру, говорят, что сначала была вода, а потом уже все остальное. Люди-груши не перестают напоминать, что в отличие от других они живут между Небом и Землей и что полноценно созревает только тот, кто висит.

— А люди-аисты, — поинтересовался Хоть-Куда, — что говорят эти?

Напролом во время всей этой беседы сидел мрачный, лук лежал у него на коленях, воин трогал тетиву, та тихонько звенела и тогда он гримасничал, словно укололся невзначай.

— У каждого племени, — продолжал Взашей, — есть История, которая произошла давным-давно, с нее-то и начинается жизнь племени. Эта История доказывает, во-первых, что данное племя — лучшее на всей Земле, а во-вторых, требует, чтобы оно следовало обычаям предков, какими бы нелепыми они не казались. Кто подвергнет сомнению хоть один обычай, тот отступник и того нужно утопить, повесить или…

— Слямбу катамбу нок! — вдруг рявкнул Напролом и сильно дернул за тетиву.

За разговорами шестеро и не заметили, как миновал полдень. Солнце покатилось, как с горы, к Заходу, у путешественников заурчало в животах. Все похватали копья и направились к реке… И тут охотники показали, кто на что способен, чего стоят их хваленые копья. Рыба к этому времени со стремнины прибивалась к берегу, чтобы отдохнуть в прибрежной траве, здесь-то ее и встречали "В-полете-не-знающее-пощады", "Пронзающее-троих-с-одного-маху", "Бьющее-наповал" и "Несущее-смерть-каждому-кто-шевельнется". С десяток рыб билось на песке, а охотники все еще метали свои знаменитые копья, вскрикивая то радостно, то досадливо.

Наконец Солнце нависло над далеким Лесом, нависло, словно раздумывая, стоит заночевать в нем или поискать другой.

На берегу запылал Костер, шестеро людей обсело его. Рыба была уже почищена, выпотрошена, наколота на заостренные палки — и вот она оказалась над Костром, роняя в огонь розовые капли.

Шесть пар глаз неотрывно смотрели на рыбу; все же кто-то оглянулся и увидел, что Солнце исчезло. От реки потянуло прохладой.

Запах жарящейся рыбы, уносимый огнем вверх, был так силен, что на темное уже небо высыпали звезды, чтобы посмотреть на счастливцев, собирающихся полакомиться таким вкусным кушаньем — звезд становилось все больше.

А наши путешественники уже уписывали рыбу, они ели так, что ни на какие разговоры не хватало времени.

Тогда не было слов "обедать", "ужинать", тогда коль уж ели (особенно если было что), то и за обед, и за ужин. И все-таки произнесем одно из привычных нам слов. После плотного ужина внуки Горы и дети Ветра нашли еще силы подбросить в Костер сучьев, после чего развалились вокруг огня. Некоторое время все молчали. Кто ковырялся щепочкой во рту, кто зевал, кто укладывался поудобнее, готовясь ко сну.

Сейчас трудно было отличить внуков Горы от детей Ветра — одинаково бородатые, одетые в короткие "летние" шкуры, сытые, не сторонящиеся друг друга, как было утром…

— А скажи мне, Взашей, скажи мне… Ответь вот на что… — Так неуверенно продолжил дневную беседу Дум. — Этот вопрос задала мне Дорога, Дорога и должна на него ответить.

Люди, которых мы встречали в пути, более или менее одинаковые, одно племя отличается от другого только раскраской, чуть-чуть шкурами (на ком короче, на ком длиннее), повадками и, пожалуй, носами. А боги у всех — ну совершенно разные! Разные, и их не счесть. Тебе не кажется, что тут есть над чем поломать голову?

— Поломать голову… — повторил Взашей. — Поломать голову… Ох! — вдруг хлопнул он себя по лбу (рисунок на стене в пещере как раз передает этот момент) — Чуть не забыл эту историю — а она стоит того, чтобы ее рассказать.

Мы — дети Ветра, вы — внуки Горы (хотя Ветер, понятно, старше Горы…). Но оба бога, что и говорить, достойны поклонения. Поведаю вам, перед кем еще роют землю носом двуногие, я имею в виду не птиц, а людей.

Я расскажу тебе о Битве Богов, которой мы трое — я, Стремглав и Доупаду — были свидетелями.

Как-то, спускаясь с невысокого холма, поросшего деревьями и кустарниками, мы услышали внизу, в долине, шум. Мы, понятно, сначала пригнулись, потом присели, а после и вовсе поползли на четвереньках. Потому что в шуме узнали человеческую речь, а кроме того, поняли, что там, в долине, ссорятся. И не просто ссорятся, а вот-вот начнут драку.

Слава Ветру, осыпающему семя на землю, трава здесь росла высокая, нас не было видно, а мы сквозь траву видели все. Внизу, друг против дружки, бесновались, грозя один другому копьями, два чуждых племени — это было понятно по разным прическам и по разным краскам на лицах, груди и руках. Впереди каждого племени стояло по два человека: один, с огромной дубиной в руках, был, конечно, вождь. Другой, увешанный всяческой дребеденью, ясно, шаман. И если вождь только скрежетал зубами, то шаман не закрывал рта. На лоб шамана справа была надвинута голова медведя, а высушенная шкура опускалась на спину, другой означил себя крутыми козлиными рогами. Так же были украшены многие воины с той и другой стороны.

Я сказал, что шаманы не закрывали рта. Они, бранясь, потрясали, как и полагается, правой рукой, левой же каждый опирался на вырезанного из дерева истукана, один — на Медведя, противник — на Козла. Звери были насажены на колья, а те — воткнуты в землю. Это наверняка были боги племен, которых шаманы брали на все серьезные дела.

Чтобы слышать, из-за чего ссорятся народы, мы подползли ближе.

Шаманы спорили о том, чей бог лучше, чей сильнее, чей мудрее, чей вообще могущественнее.

— "Твой Козел годится только на мясо!" — кричал шаман-Медведь.

— "Черепами медведей, съеденных нами, у нас играют малые дети!" — отвечал ему шаман-Козел.

— "Наш Медведь однажды взял да и поменял местами горы!" — не уступал противник.

— "А зачем?" — был вопрос Козла.

Соперник почесал медвежью голову между высохшими ушами.

— "Нам ли, голокожим и голоухим, знать помыслы великих! — наконец нашел он ответ. Нашел, но добавил: — Горы для того и существуют, чтобы бог передвигал их с места на место, показывая свое могущество!"

— "Тогда узнай, что сделал однажды наш Круторогий. Он как-то встретил на уступе горы медведя (тот, видимо, собирался как раз передвинуть ее куда-то), Медведь зарычал было на него, но Козел так наподдал ему рогами, что косолапый покатился в пропасть, как какой-нибудь завалящий камешек."