Обойдя первый круг, синяя чаша вновь наполнилась вином, но теперь принц потребовал от сотрапезников, чтобы каждый из них взял в руки свой музыкальный инструмент и исполнил что-либо. После чего слуги внесли вызывающе красный монохорд шевалье Анро, старую-престарую цитру господина Этьена Шерри и светлую с золотыми украшениями и невиданными металлическими струнами трехструнную гитару самого принца.

При этом друзья Рюделя тут же начали умолять его сыграть и спеть первым, потому как, по их словам, целый день не слышать его божественного голоса и ангельских звуков его дорогой, сделанной английским мастером, гитары для них равносильно смерти.

Они так упрашивали принца, что Джауфре наконец сдался и, нежно рыгнув и отодвинувшись от полного объедков стола, заиграл и запел.

С первого же аккорда Пейре замер и опустил глаза, боясь чем-то выдать охватившие его чувства. Дело в том, что текст, который тщательно выпевал принц, был примитивен и настолько прост, что казался пошлым, вдобавок к этому его манера игры была вообще ни на что не похожа.

Рюдель словно специально избегал тех мест, где можно было развернуться со всей широтой, свойственной его прекрасному инструменту. Он не поднимался и не опускался, его музыка казалась плоской и невыразительной, как тупое полено, из которого мастер только собирался выточить что-то интересное.

Пейре почувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Украдкой он посмотрел на Шерри, и тот сделал ему знак молчать и слушать.

Когда принц закончил играть, оба рыцаря начали стучать по столу, требуя продолжения и отказываясь петь свои несовершенные баллады после такого прекрасного исполнения. В один голос они предрекали Джауфре победу в завтрашнем турнире и готовы были упиваться за нее до первых петухов.

После Рюделя синяя чаша перешла к Густаву Анро, который спел чистым и красивым голосом балладу «О прекрасной даме», чем вызвал слезы умиления самого принца, вспомнившего в этот момент о своей таинственной возлюбленной, благородной и прекрасной даме Мелиссине.

Выступление Шерри тоже было довольно-таки милым. Гасконец разогнал привнесенную Анро тоску веселой и бесшабашной солдатской песенкой.

Когда синяя чаша дошла до Пейре, он уже знал, что будет исполнять. Пригубив ароматное вино, он нежно прижал к груди белую лютню и запел.

Голос Пейре был чистым, как ручеек, который журчал и звенел по горным кручам, сверкая на солнце, точно драгоценные росписи волшебных гномов. Он пел о красотах своего края, о солнечном свете, майских танцах крестьянских девочек, пел о том, как можно мечтать о любви, видя в каждой смотрящей с ночного неба звезде отражение небесной возлюбленной.

Когда Пейре закончил пение и в воздухе отзвенел последний аккорд, все молчали. Удивленный и испуганный реакцией своих новых друзей Пейре обвел взглядом убранный для трапезы зал и увидел множество слуг и служанок, должно быть пришедших во время пения, да так и застывших, подобно соляным столбам.

Первым очнулся принц. По его лицу текли слезы, прозрачные глаза были широко открыты, казалось, что он все еще наполнен чудесными звуками.

– Я слышал короля турнира! – произнес он. – Истинного короля трубадуров!

В тот вечер они еще долго беседовали о музыке, и Пейре даже попробовал поиграть на монохорде и гитаре. Как ни странно, немножко приладившись к незнакомым инструментам, он овладел ими и снова снискал успех.

Захмелевшие друзья улеглись спать на соломенных подстилках прямо на полу. Принц спал на специальном деревянном настиле, поверх которого были положены шкуры каких-то животных.

Пейре лежал ближе всех к двери и размышлял о своем успехе и завтрашнем турнире. Ему следовало разыскать учителя, переодеться и прибыть на турнир задолго до других участников, так как он рассчитывал свести знакомства с трубадурами и, может быть, перенять от них новые музыкальные или поэтические идеи.

Внизу слуги все еще шуршали, убирая посуду, подметая полы и закрывая двери. Пейре слушал их приглушенные голоса и думал о том, что для них он сейчас – благородный рыцарь, первый друг принца Рюделя и трубадур, голосом которого они до этого восхищались. Рядом с ним зашевелился Этьен Шерри. Пейре посмотрел в его сторону, трубадур приложил палец к губам и показал знаками, что желает, чтобы Пейре следовал за ним.

Вдвоем они выбрались из комнаты, спустились с лестницы, отодвинули дверной засов и, распахнув дверь, устроились на крылечке. Ночь выдалась прозрачной, так что небо было видно до самого его дна, и звезд на нем светило в десять раз больше обычного.

– Принц, конечно, не музыкант, – гасконец помотал головой, отчего его черные длинные патлы закачались словно диковинные подводные растения. – Но зато он поэт. То есть – поэт в душе и настоящий предсказатель. Клянусь спасением своей души, в жизни не видел человека, который бы чувствовал тоньше и вернее, нежели его высочество.

– Да, конечно, – Пейре сжал губы, боясь высказаться излишне резко насчет способностей столь высокочтимого сеньора.

– Ты не думай, что я или Густав злы на тебя за коня. Для нас лишь бы только принц был весел и здоров. А такое случается нечасто. Поэтому я сам буду молить моего господина и друга, чтобы он взял тебя к себе.

Пейре благодарно пожал руку гасконца.

– Одно только меня беспокоит, завтрашний турнир. – Этьен приблизил свое лицо к лицу Пейре и зашептал: – Я слышал, что правила изменились.

– Что вы имеете в виду? – не понял Пейре, по его спине пробежал предательский холодок.

– Принц может произвести довольно-таки приятное впечатление на турнире, когда ему будет позволено выступить одним из первых. Да так обычно и выходило. Но в этом году, я слышал, будет метаться жребий, и тогда все пойдет, как Бог решит.

– Что такое «жребий»? – Пейре чувствовал, как его начинает трясти, перед глазами все плыло.

– Имена участников будут записаны на специальных табличках и затем положены в мешок или сундук, откуда их станут извлекать попарно. Кто с кем выйдет вместе, тот с тем и будет сражаться. После первого тура проигравшие покинут двор любви, и их таблички будут выброшены из мешка. Второй тур – новые пары, и так далее, пока не останется последний, – он-то и будет коронован.

– Понятно, – Пейре облегченно вздохнул, и тут же гасконец дернул его за рукав.

– Понятно ему… Конечно, с твоими талантами, любезный Видаль, можно далеко идти, и принц не случайно заранее предрекает победу тебе. Но что будет с ним самим, окажись он в паре, скажем, с… – он понизил голос, – с настоящим трубадуром? Думаешь, не позор будет, если сам Рюдель покинет двор любви после первого же тура? И имя его будет брошено в дорожную пыль на потеху голытьбы?

Пейре задумался. Только что новый приятель обещал ему протекцию и теплое место рядом с сюзереном Блайи, и теперь такое. Согласится ли Рюдель принять его после неминуемого позора? Если нет – значит, нужно будет искать других покровителей и сеньоров. Но еще больше, нежели страх за собственную судьбу, Пейре скорбел о той боли и разочаровании, которые должен будет испытать добрейший принц, спасший за несколько часов до этого Пейре жизнь, пригревший его и одаривший своей высокой дружбой.

Сердце рыцаря билось в груди сына кожевника Пьера. И это сердце требовало от него любой ценой, даже ценой собственной гибели и позора, спасти Джауфре Рюделя – трубадура и сеньора неведомой Пейре Блайи.

Давно уже Этьен Шерри видел сны на полу возле ложа принца, начал свою песню первый соловей, и тут же откуда-то из леса ему подпела сова. Пейре услышал стук копыт, черный всадник с факелом в руках въехал во двор гостиницы и спешился, легко скользнув из седла. Пейре поднялся, приветствуя незнакомца. Тот осветил свое лицо факелом.

– Не с одним ли из людей благородного Рюделя я имею честь разговаривать? – вежливо осведомился посыльный. Пейре разглядел на его рубахе крест лангедокского герба, перевитый белыми розами двора любви Фуа.