— Как же представляется вам этот знак?

— Точно перевернутый майский жук, поднявший все свои лапы вверх.

— Ну, а замечаете вы, что этот майский жук имеет семь лап?

— Семь, действительно… Что же из этого?

— Это значит, что мы достигли седьмого коридора…

— Седьмого! Вы, может быть, хотите сказать: семьдесят седьмого! Честное слово, мне кажется, что мы вертимся здесь целых семь лет!

— Нет, с тех пор, как мы вышли из последней комнаты, где останавливались, чтобы выбрать направление, мы в самом деле прошли только семь коридоров. Поэтому я думаю, что мы наконец на правильном пути.

— Не ошибиться бы, господин!

— А если я вам покажу тот же знак на четырнадцатом повороте, что тогда вы скажете?

— Я буду сильно удивлен, — отвечал Аристомен. Они пошли дальше вперед. Мориц, полный надежды, продолжал записывать в свою книжку цифры пройденных коридоров. Что касается Гаргариди, то он от нечего делать принялся измерять своей палкой ширину галереи.

— Победа! — вскричал Мориц, после сорока минут ходьбы. — Идите, смотрите, Гаргариди!

— Не чародей ли вы, господин? Или вы бывали здесь прежде? — сказал слуга, с изумлением рассматривавший на стене новый знак, подобный первому, с той лишь разницей, что на этот раз жук имел вместо семи лап четырнадцать.

— Ни то, ни другое, уверяю вас, — улыбнулся молодой археолог. — А теперь я не только предсказываю, что на двадцать первом повороте мы найдем подобный же знак с двадцатью одной лапой, но и смело утверждаю, что мы будем у входа в святилище.

— Как, господин, вы это можете знать? И почему двадцать один, а не какое-либо другое число?

— Это число сказано мною далеко не наугад. Вы немало учились, Гаргариди, и, вероятно, знаете, какое значение древние придавали этому числу, а равно и кратным его — семи и трем. Эти числа мы находим в природе и в созданиях человека; они же постоянно встречаются в мифологии, в религиозных церемониях, в заклинаниях, чародействах, — словом, всюду…

— Это очень любопытно! — с удивлением сказал Гаргариди. — В самом деле, если подумать, как часто встречаются эти числа!.. Семь цветов солнечного спектра, семь дней в неделе, семь главнейших грехов, семь таинств, три божественных начала, три главные добродетели… Кстати, господин, я забыл вам сообщить, что коридоры, как я заметил, постоянно расширяются.

— Вы в этом уверены?

— Совершенно. До седьмого поворота они имели ширину двух моих палок, после четырнадцатого — между стенами их укладывались две мои палки и еще ладонь, а вот теперь моя палка укладывается три раза.

— Это еще более доказывает, что мы теперь на верном пути.

Предсказание молодого археолога оправдалось вполне.

Едва путники повернули в двадцать первый коридор и прошли несколько шагов, как оба испустили крик радости и удивления. Перед ними открылся широкий и высокий проход, с обеих сторон обрамленный колоссальными фигурами гигантов с бычьими головами и быков с человеческими лицами. В глубине проход замыкался родом алтаря, помещавшегося на возвышенной эстраде. Над алтарем блестело солнце, окруженное лучами, а вокруг него размещались двенадцать знаков зодиака. Все это сияло тысячами огней, отражая мерцающий свет фонаря.

Желая лучше рассмотреть эту волшебную картину, Мориц сделал несколько шагов к алтарю, но вдруг остановился, пораженный представившимся его взору странным видением: близ алтаря, на богато украшенном троне, сидела в повелительной позе человеческая фигура, с почерневшими глазницами, с кожей, подобно пергаменту. Высокая тиара, осыпанная драгоценными камнями, одежда, усеянная звездами и кабалистическими знаками, — все это свидетельствовало, что восседавший на троне был при жизни первосвященником храма. В одной руке трупа были зажаты два ключа, другая указывала на два сундука, помещавшихся по обе стороны алтаря.

— Жест этого почтенного мобеда ясно говорит, что нам делать! — обратился к своему спутнику Мориц, оправляясь от изумления и делая шаг вперед, чтобы схватить ключи.

— О, господин! — прерывающимся, испуганным голосом вскричал Гаргариди, удерживая его, — не трогайте этого!

— Почему?

— Я не знаю, но ни за что на свете я не дерзнул бы коснуться этого мертвеца.

— Вот вздор! — сказал Мориц.

Он решительно протянул руку и схватил оба ключа. В то же мгновение труп упал со своего трона и рассыпался в прах. Гаргариди с криком ужаса попятился назад. Но Мориц, не теряя хладнокровия, направился к сундукам.

Один из взятых им ключей был золотой, другой — из серебра; из тех же металлов были сделаны и сундуки. Молодой археолог наудачу открыл сначала серебряный сундук и был так ослеплен увиденным здесь, что первое время не верил собственным глазам. Весь сундук был полон редчайшими драгоценными камнями. Рубины, изумруды, бирюза, сапфиры, опалы, аметисты, топазы ослепительно горели при свете фонаря, отражая мириады разноцветных лучей.

Гаргариди, после некоторого колебания осмелившийся подойти к сундуку, был вне себя от восторга. Что касается Морица, то, полюбовавшись несколько минут сокровищами, он золотым ключом открыл второй сундук и, увидев его содержимое, забыл о всех богатствах мира.

— Видите, господин, — вскричал Гаргариди, — видите ли вы этот бриллиант?! «Регент», «Коинур» — камушки в сравнении с ним… А этот сапфир!.. Подобного нет у самого персидского шаха!..

— А кто поручится, что это настоящие, а не поддельные камни? — заметил Мориц.

— Поддельные! Да я вам скажу, господин, что при помощи этого сундука можно купить пол-Европы!.. В чем другом, а в камнях я знаю толк: недаром работал у ювелира!..

— Где только вы не работали?! — улыбнулся археолог. — Но еще лучше, если бы вы изучили зендский язык, Гаргариди, тогда вы здесь нашли бы себе занятие… Я думаю, что теперь в моих руках находятся документы, драгоценнее которых никогда не приходилось видеть ни одному из людей.

— Эти-то дощечки из алебастра? — тоном недоверия спросил грек, бросая презрительный взгляд на каменные таблицы, наполнявшие золотой сундук.

— Скажите: из нефрита, из чистого нефрита!.. Но вещество, из которого сделаны таблицы, здесь менее всего ценно. Драгоценно то, что на них написано.

— Что же там такое?

— Насколько я могу судить по первому взгляду, этот сундук заключает в себе точнейшие в свете летописи до Дария I, гравированные на нефрите клинообразными буквами.

— Это очень хорошо, — не разделяя восторгов археолога, сказал Гаргариди. — Но я полагаю, что в настоящую минуту добрый ломоть хлеба или кусок ветчины были бы для нас полезнее всех летописей в мире.

— Фи, какой материалист! — смеясь, проговорил

Мориц. — Впрочем, так и быть, перекусим немного… Уже восемь часов! — прибавил он, вынимая часы. — Там, наверху, солнце давным-давно взошло на небосклоне. Бедная сестра, как должна она беспокоиться.

— А закусив, — подхватил грек, — вздремнем немного и — в обратный путь.

— Идет!

Мориц и его слуга подкрепили свои силы несколькими бисквитами, потом растянулись у подножия алтаря и через минуту уже спали крепким сном.

Между тем как Мориц вместе со своим спутником блуждал в подземельях храма Митры, его сестра оставалась в жилище мага вместе с Леилой и маленьким Гассаном. Чтобы убить время, молодые девушки занимали друг друга рассказами и слушали пение своего юного защитника, сопровождаемое игрой на догале (род большого тамбурина). В этих занятиях прошла ночь и наступило утро. Хотя исследователи не возвращались, однако молодые девушки не особенно беспокоились об этом, так как Мориц, отправляясь в Гуль-Гек, предупредил сестру, что, быть может, подземная экскурсия займет не только ночь, но и день. Правда, в сердце Катрин уже зародилось смутное беспокойство, но она тщательно скрывала его от Леилы, которая, в свою очередь, старалась рассеять все опасения подруги.

— Они, вероятно, нашли что-нибудь очень интересное, — говорила внучка мага, — а так как этот глупый Гаргариди набрал с собой столько провизии, что ее хватит на целую неделю, то они и находят излишним возвращаться. Сверх того, они наверное опасаются выходить из Гуль-Гека среди белого дня, так что их нужно ждать не ранее вечера.