— Вперёд! — приказал подполковник Тарасов.
И вся наша автоколонна тронулась в своё путешествие на чеченскую войну.
Первые пять-шесть километров мы проехали как и положено, то есть за десяток минут. Взлётно-посадочные полосы Моздокского аэродрома в столь ранний час были совершенно пусты, и поэтому наши четыре Урала пронеслись по ним довольно-таки лихо. Но возле контрольно-диспетчерского пункта мы увидали самый настоящий цыганский табор. Ведь именно сюда со всех концов аэродрома съехались разномастные военные колонны. По моему мнению, самой маленькой из них была наша кавалькада из четырёх Уралов. Тогда как другие части решили выдвинуться на «Грозненский фронт» в полном своём составе. А это неминуемо означало то, что в объединённой авто-броне-колонне одной войсковой части двигались грузовики с сидящими в них солдатами и боевые машины пехоты, автомастерские и бронетранспортёры, машины разнообразной радиосвязи и приземистые танки, пузатые топливозаправщики и штабные УАЗики, длинные тягачи-трейлеры и полевые автокухни… На этом фоне вполне естественно выглядели санитарные «таблетки», но крайне несуразно автокраны и бульдозеры, экскаваторы и даже один автобус ПАЗик.
— Ну, я понимаю, что туда везут понтоныи разборные мосты… — ворчал подполковник Тарасов, рассматривая всю эту автокутерьму. — Но зачем там этот «петушок»?
Неподалёку от нас уже наготове к рывку находился бело-зелёный трактор Беларусь с маленьким бульдозерным ножом спереди и миниатюрным экскаваторным ковшом сзади. Этот явно гражданский «петушок» тоже дожидался своей очереди отправиться на войну…
— Может быть окопы рыть?! — предположил я. — Или блиндажи!.. Всё же быстрее, чем руками.
— Ну, разве что для этого… — рассеянно произнёс командир отряда, стараясь разглядеть хвост мотострелковой колонны. — Та-ак… Где же их замыкание?
Но конца и края нашей пехоты всё ещё не было видать. А поэтому мы продолжали стоять сбоку. Наша четвёрка Уралов, конечно же, могла вклиниться в середину какой-нибудь части, но делать это сейчас было нельзя. В ходе совершения марша — ещё куда ни шло. Ведь там, как говорится, кому как повезёт. Но здесь на Моздокском аэродроме следовало соблюдать порядок. Да и военный авторегулировщик в полосатом шлеме находился тут не просто так. Он периодически сверялся с очерёдностью проезда с подходившими к нему военнослужащими, неумолимо отсекая отставшие автомобили и пропуская сейчас только те машины, которые и должны были следовать в данной колонне. Иногда регулировщик заглядывал в свой список, подсвечивая себе фонариком. Но гораздо чаще мы слышали его громкий надсадный голос…
Минут через сорок показался долгожданный «хвост» мотострелкового полка, за которым должна была двигаться наша колонна. Вскоре и мы съехали со взлётно-посадочной полосы на главную дорогу Моздокского аэродрома. А дальше мы перемещались с откровенно черепашьей скоростью. Ведь военных автомобилей и бронетехники было слишком много, а утро только-только началось.
Уже совсем рассвело, когда мы наконец-то подползли на своем Урале к Контрольно-пропускному пункту аэродрома. За высоко поднятым шлагбаумом стояло около десятка гражданских. Среди них выделялась стройная девушка в светлой куртке и с распущенными по плечам длинными волосами. Она молча плакала и беспомощно оглядывалась по сторонам. Вот она присела и что-то начала говорить кому-то…
— Ты глянь! Что она делает?
От удивленного возгласа Тарасова я приподнялся на своем месте, чтобы увидеть полностью всё происходящее. Перед плачущей девушкой по залитой жидкой грязью земле каталась из стороны в сторону пожилая женщина. Которая дико кричала и выдирала из своей головы волосы. Её пряди целыми клоками разлетались по сторонам. Но женщина продолжала их исступлённо рвать… И кататься…
— Боже мой! — сказал я.
Зрелище было ужасающим. Из-за шума двигателей ничего не было слышно, ни умоляющего голоса беспомощно плачущей девушки, ни отчаянных криков самой женщины… Но там иногда мелькало искаженное болью лицо… Из грязи торчали вырванные ею волосы… И от всего этого становилось ещё тягостнее.
— Ну, и эти бар-раны! — ругался Тарасов на комендачей, стоявших у входа в КПП. -Ни хрена сообразить не могут! Увести её надо и успокоить!.. А то…
Командир нашего отряда замолчал, но всё же продолжал смотреть на бьющуюся в истерике женщину. Девушка с льняными волосами стояла на прежнем месте и всё также лила слёзы. Из кузова только-только проехавшего КАМАЗа несколько пехотинцев что-то прокричали ей, но плачущая девушка лишь мельком взглянула на них… Потом она опять присела и стала уговаривать всё ещё катающуюся женщину. В десятке метров от них находились остальные гражданские. Однако они не смотрели ни на эту девушку, ни на кричащую женщину. Каждый человек из находившихся на обочине мужчин и женщин был занят самым важным в данную минуту делом. Ведь мимо них сейчас проезжали грузовые автомобили с личным составом внутри тёмных кузовов. И именно там могли находиться их сыновья или братья. Поэтому взоры гражданских людей были обращены именно на проезжающие КАМАЗы и Уралы с поднятыми задними тентами. Все искали своих… Чтобы обменяться хоть взглядами перед долгой и страшной разлукой.
А наш Урал всё ещё находился напротив плачущей девушки. Женщину я уже не видел, а только лишь русую девичью голову… Всю остальную картину закрывал автомобильный капот… Но вот наш Урал проехал вперёд ещё несколько метров… И всё осталось позади.
Было понятно, что и эта девушка, и женщина провожали кого-то одного. Может быть сына и брата одновременно. А может сына и жениха. Вероятно, они смогли увидеть друг друга… А потом началось самое ужасное… Женщина, то есть солдатская мать потеряла самообладание и от отчаянья начала кататься по грязной земле, выдирая свои волосы. А девушка ничего тут не могла поделать и только лишь плакала…
— А каково же было этому солдату? — проговорился вслух подполковник Тарасов. — И так уж… Настроение поганое, а после такой истерики…
Как оказалось, и наш комбат думал об этом неизвестном нам сыне или брате. Который сейчас ехал на самую настоящую войну. После такой печальной картины он наверняка, расстроен до глубины своей души. И эмоции его сейчас переполняют самые мрачные… А ведь с таким тяжёлым сердцем ехать на войну…
— Да и другие солдаты всё это наблюдали… — сказал я, как бы продолжая разговор о только что увиденном.
— Ну, да… — ответил Тарасов. — Нехорошо это… И себя доводить до такого… И других огорчать. На войну надо ехать с твёрдым намерением вернуться!
Комбат был прав как никогда. Это я уже знал на своём собственном опыте. Когда меня вместе с остальными бойцами отправляли в далёкий Афганистан, ко мне в учебный полк спецназа приехали родители. Мама приготовила плов, которого хватило на весь наш взвод. А батя втихаря передал мне бутылку водки, оприходованную втайне от сержантов уже поздним вечером. А ранним ноябрьским утром мы улетели… И обратно в Союз весь наш третий взвод вернулся в полном своём составе. Во втором взводе не досчитались одного… Младшего сержанта Гранькова. И всё… Остальные бойцы нашей первой роты вернулись целыми и невредимыми.
И отправляясь уже на эту войну… Вернее, если верить нашему Правительству и Президенту — на наведение конституционного порядка в Чеченской Республике. Я и сейчас надеялся возвратиться в Ростов на-Дону вместе со всеми своими подчинёнными. Другие варианты исключались полностью.
Минут за пятнадцать мы доехали до железнодорожного переезда. Затем минут тридцать наш автомобиль «крался» в составе колонны по осетинскому городку Моздок. А потом мы миновали окраину, и скорость передвижения заметно увеличилась.
До конечной точки нашего маршрута, то есть Аэропорта Северный, было около сотни километров. С учётом всех неблагоприятных факторов, как то минирование дороги и разномасштабные подрывы, обстрелы колонны боевиками и открытие ответного огня, оказание первой медицинской помощи раненым и их возможная эвакуация прилетевшим с небес вертолётом… При всех этих моментах, всесторонне учтённых штабными военачальниками, нам полагалось добраться до города Грозного где-то к восемнадцати часам. То есть до наступления сумерек.
