Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Линда Фрэнсис Ли

Изумрудный дождь

Пролог

Август 1889 года

Бремя одиночества. Порой невыносимое. Иногда неприметное. Глубокий след, что остался от немыслимо далеких дней, наполненных солнцем и смехом. Воспоминания, как призывная песня сирены, манили в опасные глубины прошлого. Возвращаться туда ему вовсе не хотелось.

Он глубоко вздохнул и провел сильной, по-мужски красивой рукой по темным волосам. Прищурился от бившего в голубые бездонные глаза солнечного утреннего света, что вольно лился в окно. Должно быть, вечный танец золотисто вспыхивающих в солнечных лучах пылинок и вызвал из небытия эти, казалось, давно и надежно забытые воспоминания.

Но, может быть, сказал он себе, дело просто в том, что конец лета застал его в Нью-Йорке. Худшее для него время года, по крайней мере в последние три года.

— Сэр? Что-нибудь не так?

Он мысленно приказал себе вернуться в свою контору на Пятой авеню и отвернулся от окна:

— Нет, все в порядке, Генри. Так на чем мы остановились?

— На вандервеерском договоре, сэр, — быстро отозвался его помощник.

От этого договора по меньшей мере ближайшие пять лет будут зависеть доходы его компании. Он взял в руки документ, им же самим составленный несколько дней назад, и придирчиво, строка за строкой, перечитал его. Потом положил на стол и уверенно поставил под ним размашистую подпись — Николас Дрейк.

— Очень хорошо, сэр. Сегодня же утром я отправлю его с посыльным. — Помощник положил перед Николасом еще несколько листков: — Список дел на сегодня, сэр. — Генри скользнул взглядом по листку у себя в руке. — В девять утра у вас назначена встреча с Мейнардом Гибсоном. Он уже здесь, как всегда, вовремя. А в десять…

Голос помощника отодвинулся куда-то далеко-далеко и превратился в монотонное неразборчивое бормотание. Перед глазами Николаса встала яркая картина дождя. Как будто все вокруг задернули ниспадающей складками прозрачной завесой. И ее словно фарфоровое лицо. Он ласково обхватывает ее облепленную мокрыми светлыми волосами голову и притягивает к себе. Ее пухлые алые губы чуть приоткрываются. В те далекие дни первых весенних ливней он любовался ее распахнутыми темно-зелеными глазами. Взгляд у нее изумленный, но полный ожидания, надежды и желания. Он склоняется к ней и легонько прихватывает зубами ее верхнюю губу, мягко втягивает в рот и чувствует, как приподнялись бутончики ее сосков под насквозь вымокшей тоненькой блузкой.

— …К счастью, вы выступаете после мэра, а многоречивость его нам хорошо известна. Я уверен, что вы не опоздаете, если выйдете из конторы около половины первого. Вы возвращаетесь к трем для встречи с делегацией Женской лиги, — монотонно продолжал Генри. — Они просили два часа, я дал согласие на один час. Похоже, будут просить денег.

Губы Николаса дрогнули в едва заметной улыбке. За семь месяцев работы Генри научился многому.

— В четыре у вас назначена встреча с Тедом Мэтьюзом из Филдинг-банка. Я уверен, вы слышали, что он пытается продать старую кирпичную развалюху, которую называет отелем. Похоже, он единственный в городе, кто не знает, что вы больше не занимаетесь строительным бизнесом. — Генри пренебрежительно покачал головой и продолжил: — А в шесть вечера…

Николас поудобнее откинулся на спинку кресла и перестал слушать. Вспомнился ее удивительный грудной смех, окутывавший пронзительной нежностью, неотступный и затрагивающий неведомые доселе душевные струны. В те дни он перестал быть равнодушным сторонним наблюдателем и решительно шагнул в самую гущу превратностей жизни. Своей беззаветной любовью она дотянулась в нем до чего-то такого, чего он сам не понимал да и не хотел понимать.

Отвернувшись, он взглянул в окно, за которым продолжала идти своим чередом жизнь.

— …He говоря уж о том, что почти каждый час вашего рабочего дня расписан так, как вы хотели.

Николас какое-то время безучастно смотрел, как внизу по тротуарам прогуливаются женщины с детскими колясками, как мужчины, смеясь, хлопают друг друга по спинам, веселясь над очередной скабрезной шуткой. «И сегодня, — подумал он, — будет очередной отупляющий, изнурительный день, который напрочь сотрет всякое воспоминание о грудном смехе». Николас судорожно вздохнул.

— Сэр? — неуверенно спросил Генри. — Что-нибудь еще?

Не получив ответа, он оглядел отделанный темным дубом и элегантно обставленный кабинет с теснящимися вдоль стен книгами в кожаных переплетах, как бы в надежде на чью-то помощь.

— Мистер Дрейк?

Николас повернулся к своему помощнику.

— Мне пригласить мистера Гибсона или попросить его подождать еще немного? Может быть, предложить ему еще кофе или чаю?

— Нет, нет, Генри, — мягко, с нотками легкого, сожаления в голосе, проговорил Николас. Он наклонился и вытащил из стопки на своем блистающем аккуратностью письменном столе еще одну папку. — Пригласите его.

Несколько мгновений спустя в кабинет вошел Мейнард Гибсон. За ним по пятам следовала секретарь, держа наготове блокнот.

— Привет, Николас! — жизнерадостно гаркнул Мейнард.

Но тут дверь широко распахнулась и мимо него с возгласом «Ники!» в кабинет ворвался какой-то человек.

При виде него Николас, забыв обо всем, подскочил как ужаленный.

При всей своей солидной наружности незваный гость вел себя как дитя-переросток. Голос его, мягкий и робкий, никак не вязался с обликом крепко сбитого мужчины. На нем был мятый свитер, рубашка застегнута наискось. По его шумному дыханию можно было заключить, что он всю дорогу бежал.

— Джим, ты что здесь делаешь? — настороженно спросил Николас. — Что-нибудь случилось?

Ответ он знал заранее. Безусловно, случилось. И нечто весьма неприятное. Следовало бы сразу догадаться об этом. С какой стати с самого утра его так тянуло в безвозвратно ушедшее прошлое?

Джим с трудом перевел дыхание и голосом, полным слез, ответил:

— Это Элли.

Николас вздрогнул как от удара. Элли…

— Ей нужно помочь!

Николас покрепче вжался спиной в мягкую спинку кожаного кресла. Перед его мысленным взором вновь ярко вспыхнуло все то же видение — весенний дождь и ее изумрудные глаза. Боже мой, только не это. У него нет сил. Он не может прийти к ней, чтобы все это началось сначала.

Даже если он не смог ее забыть — а в глубине души Николас знал, что не сможет никогда, — с каждым проходившим днем ему все реже и реже казалось, что вот это она идет по противоположной стороне улицы, разглядывает витрину магазина, смеется шутке продавца цветов на углу. Он помнил ее, но по крайней мере сумел хоть немного высвободиться и не собирался отказываться от достигнутого.

Николас глубоко вздохнул и стал смотреть в окно.

— Ники, ради Бога! — совсем уж по-детски запричитал Джим. — Не сходи с ума! Ей действительно нужна помощь!

— Нет, — выдавил Николас сквозь крепко стиснутые зубы.

— Ники, послушай! — Джим утер рукавом нос, и голос его упал до еле слышного шепота. — Ты не можешь не прийти, понимаешь? Не можешь! — У него перехватило горло. — Элли умирает.

Известие обожгло Николасв как огонь. Он вдруг понял, что не может вздохнуть. Элли умирает? Солнечный свет и смех в мгновение ока погасли, как неверное пламя свечи. Да это невозможно. Сияющая, трепещущая страстью Элли, с ее склонностью к нелепостям, умирает? Бред!

Но, несмотря на всю убедительность рассуждений, он не мог выбросить из головы мысли о той тяжести, что с самого раннего утра лежала на сердце. Помнил он и о том, что в глубине души Элли таилось нечто темное, порой заслоняющее переполнявший ее свет, и поэтому слова Джима могли быть правдой. Но самое главное было в другом: когда однажды Николас раз и навсегда дал себе слово больше никогда с ней не видеться, ему и в голову не могло прийти, что настанет миг, когда это слово ему придется нарушить.

Понимание этого потрясло Николаса. Больше не раздумывая, он бросил ручку на стол. Чернила каплями полночного мрака брызнули на документы и папки

1
{"b":"17342","o":1}