Обнимаю, целую.
Ваша Вега
95.
13 декабря 1979
Дорогая Львица, примите мою благодарность за пуговицы. Но я тут опять попала в хорошенькую переделку, уже не с ногой, а с легкими. Оба воспалены – и левое, и правое. О Москве и речи быть не может, врач ужасается упорству болезни, никакому лечению не поддающейся. Прописал уколы алоэ, что мне понравилось, – Вы ведь помните, из моей «Ведьмы», что меня в свое время зажарили на костре, а заодно сожгли «мой амулет и корешок алоэ».
Ленинград весь ржавый, черно-рыжий, мокрый.
Теперь я переселяюсь в Ваши стихи и уже заперлась на ключ. Обнимаю, целую, хочу почаще писем.
Ваша Вега
96.
5 января 1980
Дорогая Светлана,
врачи благословили меня на прогулки, я стала с удовольствием гулять, в часы, когда пиковые дамы обедают и парк блаженно-пуст, ну, и кончились мои блуждания по снегу среди ворон, в подлинном Брейгеле, – чем бы, Вы думаете? Приступом флебита! Это меня так рассердило, что я не к врачу обратилась, а к Вергилию, гриппозно хрипевшему в телефон, что если у меня немедленно не будет номера в «Будапеште», я брошусь с моста в прорубь. Тальке, чихая и кашляя, свято обещал, что всё устроит, если только не осложнится его и «мамулин» грипп.
Я уже принялась за разборку своих вещей и бумаг, чтобы не приниматься за это скучное дело в последний момент… Так или иначе, а я в Москву еду, а там хоть потоп.
Я жду билета, или как это там называется, от Союза писателей, но они у всех отобрали <документы> и все, в том числе и я, ждут новую модель, которая вот-вот будет изготовлена. Это мне не помешало подать заявление, чтобы записаться в Гагры, в дом творчества, на весну. Попаду на свой берег, на «Землю детства», поклонюсь месту, где стояла дача «Раковина» и, может быть, увижу мое фиговое дерево…
Целую, мой бесценный Светляк,
Ваша Вега
97.
8 января 1980
Дорогая Светлана,
раз пять начинала Вам писать, а потом ничего не получалось, страница старела, как номер прошлогодней газеты, уничтожалась, появлялась новая, и тут же куда-то засовывалась, настолько моя жизнь последнее время хаотична и летит галопом, чередуя трагедии с комедиями, спешное писательство с ерундой, и собственные недуги с ультра-ерундой фантастических лечений, противоречащих друг другу эскулапов. Я их и слушать не хочу, но время они отнимают беспощадно, а о разнообразных нашествиях я уж и не говорю, вот и валюсь от усталости каждый день.
Сейчас пишу, чтобы сообщить, что Вергилий клятвенно обещал раздобыть мне номер в «Будапеште» что-нибудь к 17 января, а так как осталось очень мало дней и нужно привести в порядок все дела и вещи, то я откладываю все разговоры до встречи, а сейчас только скажу, что все Ваши письма доходили сказочно быстро, доставив много радости и часто – смеха, и что я сама если и признана «неизлечимой», чувствую себя неплохо и вполне в форме для путешествия…
И еще скажу, что, читая Ваши последние стихи, преимущественно в мажорном тоне, я все-таки не могу не замечать, что выкладка их часто очень элегична. Это замечал, в Ваших стихах, еще Крылатый. Мне представляется это глубоко закономерным Может, кто-то из критиков и считает сейчас элегию устаревшим жанром, но элегия не может ни устареть, ни умереть. Сейчас, например, когда Дина Терещенко чувствует, что всю землю «лихорадит» и трудно ее музе, я только могу сказать, что я-то эту лихорадку всю жизнь ощущаю, но она у меня распространяется в ощущении на всё живое, – на бессознательно раздавленных нами муравьев, на маленьких рыбок, не смеющих подняться со дна, потому что чуть повыше их пожрет какая-то ненасытная форель, да и вообще на все страшные законы мирозданья, главное – на закон взаимопожирания, и мне страшно, когда добрый человек умиляется над мордочкой теленка, подсознательно придумывая, под каким соусом будет его пожирать, а будучи сам поэтом, за блюдом телятины, начнет товарищам-поэтам читать стихи о том, как золотистый теленочек резвился на лугу и какие рисунки отбрасывала на его шкурку тень березы. Я никого ни в чем не упрекаю, просто объясняю, что мне страшна земля. Недаром Крылатый шутил, что я «с Урана» и спрашивал: «А как у вас там, на Уране?» В парке ДВС много белок. Пиковые дамы их закармливают, покупая вскладчину тонны грецких орехов и умиляясь. Весной ласточка сделала гнездо в пустой кормушке. Одна моя знакомая сидела на скамейке и наблюдала за прыгающими белочками. Вся ее любовь к ним прошла, когда она увидела белку, карабкавшуюся на дерево, засовывающую лапку в кормушку и вытаскивавшую оттуда голого крошечного птенчика, которого целиком съедала. Что нашла отсутствовавшая ласточка-мать, кончив искать корм для своих малышей?
Как же не родиться элегии и как она может устареть?
Сейчас я получила три великолепно отпечатанных экземпляра «Александры Карловны», один из которых поедет со мною в Москву и там определится его литературная судьба. Подумайте над заглавием. Я на это вообще неспособна, а Вы хорошо находите. Например, мне нравится «Александра Карловна», но многие несогласны. Ничто в голову не приходит. Доверяю Вам стопроцентно. Если сейчас надумаете, еще успеете написать или позвонить, буду благодарна.
А теперь, в ожидании встречи, обнимаю и целую.
Ваша Вега
98.
21 января 1980
Дорогая Светлана,
несколько слов: приеду не сейчас, а 29-го. Пришлось отложить по причинам не легочным, не ножным, а литературным. Что-то на меня спрос пошел, а это значит – до 29-го не справиться. Дам знать, скорее всего уже по приезде. Позвоню. Знаю, что очень устану и хочу предстать перед друзьями уже в посвежевшем виде, а для этого приехать надо прямо в ванну и лечь, чтобы наконец выспаться, оставив во сне ДВС и связанные с ним переживания, так повлиявшие на меня, что я потеряла сон. Переменю воздух и отойду.
Я отправила перед Новым годом кучу поздравлений во все концы света, но, похоже, большинство адресатов абсолютно забыли о моем существовании. Люди, – по Роденбаху, –
«и белые тени, и черные тени
Как думы о прошлом идут…»
Волнами приливают новые, тоже хорошие, и тоже, наверное, превратятся в думы о прошлом.
Ужасно хочу увидеть и услышать!
До скорого, моя Львица, крепко Вас целую.
Ваша Вега
99.
27 января 1980
Милая Светлана Львовна,
Сегодня в 9 часов вечера скоропостижно скончалась Мария Николаевна Ланг (Вега).
Уважающая Вас
А. Е. Островская
100.
29 января 1980
Глубокоуважаемая Светлана Львовна,
Вам, наверное, уже сообщили о том, что в воскресенье 27 января скоропостижно скончалась Мария Николаевна Ланг.
Зная о Вашей дружбе с Марией Николаевной, и так как мы за день до того с Марией Николаевной виделись, считаю своим долгом добавить от себя несколько строк.
После того, как были получены от машинистки 500 страниц воспоминаний об Александре Карловне, в течении нескольких дней я читал Марии Николаевне текст и вносил все ее коррективы. Достоинства всей вещи Вам, наверное, известны. Но не могу не сказать, что жизнь актрисы, ее образ так овладевают душой, что развязка переживается как трагедия современного близкого, родного человека. Чтение разволновало не только чтеца, но и самого автора. Мария Николаевна немного всплакнула, а я должен был отрешиться от всяких эмоций, чтобы довести чтение до конца. Эта вещь должна дойти до наших читателей. Мария Николаевна сказала, что это труд всей ее жизни – ее долг перед Александрой Карловной, городом, Родиной. Осталось только написать предисловие, а в понедельник везти всю вещь в Москву. Но что, скорее всего, это не удастся: у нее есть предчувствие, что раньше того она умрет. В воскресенье Мария Николаевна успела написать и считать с Анной Евгеньевной предисловие. Потом ей стало плохо. Врачи делали уколы. Хотели вызвать неотложку, но Мария Николаевна решительно воспротивилась этой мере.
