НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ Обеды и победы, То смотры, то парад. Бывают мор и беды, Но хуже их стократ Буянов-декабристов Неукротимый нрав. Он вреден и неистов, Вне правил и без прав… Да есть еще тот пылкий Арапа внук, пиит, Опасный даже в ссылке… А впрочем, он убит. За ним – другому кара, Хоть вовсе не плохи Опального гусара Кавказские стихи: «В долине Дагестана… Лежал в полдневный зной… В груди дымилась рана…» Но кто тому виной? Промолвил, брови сдвинув И поведя плечом: Его убил Мартынов, Но я-то тут при чем? Жалеть? Щадить? Нелепость! Враги сильны и злы. Трон защищают крепость, Сибирь и кандалы. Так, может быть, и лучше Дуэльной пули свист? Был Лермонтов, поручик… Был Пушкин, лицеист… И это всё зовется «Дворянство» и «оплот»! Он горестно смеется, Кривя надменный рот, И в омуте зеркальном Блуждает мутный взгляд… А в дальнем зале бальном Огни уже горят, Горят, как над трясиной, И он вольется в них… На вате грудь. Лосины. Туман в глазах пустых. ЧЕТЫРЕ ВЕТРА Овеян пылью, смугл и зол, С губами, от жары сухими, Восточный ветер к нам привел Других, чтобы сразиться с ними. Насторожившаяся тишь Становится угрюмо-мрачной, И Южный ветер, пьян и рыж, Вступает гневно в бой кулачный. Я ненавижу этих двух, Обнявшихся в смертельной схватке, Протяжный вой, угарный дух И небо, собранное в складки. Но вот, в деревьях трепеща Студеным ливнем, хлынул третий, В лохмотьях серого плаща От Запада бегущий ветер. Он должен двух других задуть И разметать бессильным прахом, Готовя Северному путь Широким водяным размахом. И тот идет. Он стар, суров, Бронею льдов окован крепко… Таким был явлен Саваоф На фреске Феофана Грека. Прислужник Западный прилег, Готовясь к долгому ночлегу, В ущелье гор, в олений лог, Подставив грудь и плечи снегу. Тогда настала тишина, В которой драгоценным кладом Лежат до срока семена, И корни дремлют с ними рядом. И в этой мудрой тишине, Где вьюга мягко зазвенела, Идет, идет в моем окне Любимый ветер, снежно-белый. Он обойдет мой дом вокруг И тихо встанет у порога, – Моих стихов судья и друг С бесстрастными очами Бога. 1971 * * * Тот, кто взял на себя приказ И принял позор, не дрогнув, Разве не был в тысячу раз Сильнее кротких и добрых. «Ты пойдешь и предашь меня», – Кто другой так властно прикажет? А вдали – языки огня От факелов римской стражи. И готовы тридцать монет – Символическая подачка… Отрешиться?.. Спрятаться?.. Нет. Он пойдет. Ведь нельзя иначе. Предательство, смертный грех, Оправдания не находит… Самый стойкий и верный из всех, Он пойдет. Не на грех, – на подвиг. 1959 ВСТРЕЧА По вечерам не надо встреч с людьми… Идешь по успокоенной дороге, Не в темноте, – в каком-то темном свете От еле видного, пустого поля… Угадываешь поворот, тропинку, Доверишь ей себя… И вдруг, налево Обрыв. Быть может, пропасть. Не понять. Но неизвестность дышит и доносит Чуть горьковатый запах дыма, хвои: Там, в пустоте, которой нет названья Сгущается и стелется туман. Он напоен всё тем же темным светом, И различимей делается справа Оправленная в дерево решетка. За ней кустарник плотно стиснул ветви, И крыша дома выглядит грибом. Не первым был тот незабытый вечер, И, вероятно, я не раз бродила По краю оседавшего тумана, И крышу замечала, и трубу, – Изогнутый над садом знак вопроса… И все-таки, он первый… И последний: Я никогда туда не возвращусь. Бывают встречи… Не с людьми, не с чем-то, Что хочется и можно потерять, А с концентрацией огромной жизни, Своей и не своей, лицом к туману… Бог знает почему меня влекло Прокрасться ближе, напрягая зренье, И заглянуть. На придорожный камень Я поднялась и руки протянула, И ощупью раздвинула кусты Над оцарапавшей меня оградой. В пролете, между черными ветвями, Виднелся небольшой, невзрачный дом. Дверь на засове. Досками забиты Слепые, перекошенные окна, А на крыльце, прижавшись к косяку Полуживой и отслужившей двери, Зеленая попыхивала искра – Светляк. Единственный в тот странный вечер: Их не было ни по дороге в поле, Ни в воздухе, ни на краю провала, А этот, одиноко полыхая, Улегся в щель, горел и не сгорал. Нет вывода, нет умозаключений, Нет даже романтической печали. Есть только ощущение, – не стыд, – Что я украдкой в чьем-то дневнике Последнюю страницу прочитала И, не дойдя до самой главной строчки, Забросила в кусты… На самом деле Я просто руки отвела. И сразу Обратно хлынув, листья вновь сомкнулись Сплошной, зашелестевшею завесой, И не осталось больше ничего. Слова… Слова… Всё не о том, не то, Всё рядом, над и под невыразимым, Не нашим смыслом вечера и встречи, Забитых окон, мертвого крыльца. Слова, слова… Всё не о том, неточно И слишком осторожно, где-то с краю… А если, вздрогнув, вспомнить светляка, То где их отыскать? В каких глубинах? 1971, Москва |
