«На влажный берег выйти…» На влажный берег выйти, Росой промыть глаза. Тоскует сердце выпью В болотистых низах… Над головой прозрачный И розовый восход, И берег зыбью схвачен Под старою ольхой. Осоки звонкий шелест Качает берега. И грязью голубеет Расхлябанная гать. Курятся сосны тонко Смолистым янтарем И перепевом звонким Сплетаются с зарей. Иду. Хватают травы И стелются у ног. Двойник мой плавит заводь Зажегшейся волной. «Над звоном нив моя ль тоска тоскует…»
Над звоном нив моя ль тоска тоскует, Не мой ли голос гулкий крик подков. Веду, веду я песенку простую, Ношу на пальце медный ободок. Бегу к реке девчонкою веселой, В моих глазах не зелень ли волны? Поют в руках некрашеные весла, Шумят леса полдневные псалмы. Я затерялась в золоте осеннем, Не знаю, где пределы для меня, Во мне душа деревьев и растений, Моей душою травы прозвенят. Волна и я – мы зыблемся от ветра, Во мне и в ней разгулы вольных дней, В нас отражаются восходы и рассветы, Мы музыкой качаем путь луне. «Мой голос скрипкой векам проплачет…» Мой голос скрипкой векам проплачет, Чуть слышной скрипкой в большом оркестре, И скажет миру чуть-чуть иначе, Что непорочна душа невесты, И, может, кто-то в веках далеких Приникнет к плачу душой влюбленной И переложит тот отзвук в строки, А строки снова векам уронит. И так вот будет на веки вечно, И не умру я с последним часом — В пространствах странных мой путь отмечен И голос тихий мой не напрасен. «Остались только имена…» Остались только имена, И больше – ничего. Живым усталым нам Последний темный звон. И долго ль будем на земле Тащить ярмо минут, Не находя к любимым след, Звено ковать к звену? Когда какой придет пророк И разгадает дни, И этот лучший из миров Пойдет на смерть за ним? Остались только имена, И больше – ничего. Живым усталым нам Последний долгий звон. «Не по хребтам сожженой Иудеи…» Не по хребтам сожженой Иудеи Сухих олив немотствующий хруст — В глухих монастырях зажатые раденья, В тоску и удаль кинувшие Русь. Вам сохранившее от Ветхого Завета Печать отверженных и сокровенных глаз — А с волжских берегов степные плачут ветры, Скрипит полей взволнованная гладь. Громящий Судия, карающий Егова, Под пеплом скорби гнет седых отцов — Здесь дол и даль, слинявшая часовня, И в каплях терна тихое лицо. «Не ляжет снег на длинные недели…» Не ляжет снег на длинные недели И не запорошит холодных вечеров, Мои шаги застыли на пределе Немыслимых и несказанных слов. Твоих ли глаз прочитаны страницы И мне ль сберечь их невозможный смысл — Клоню беспомощно усталые ресницы Над грудами декабрьских грозных числ. «Опять любви сухие весны…» Опять любви сухие весны Кропит капелью синий март, А имя мертвое уносит Такая ж мертвая зима. Опять смотрю в глаза печали, И Ваша смуглая рука Качель весны моей качает, А парус алого заката Опять плывет над городами, Цепляясь за тенета крыш. Свою любовь несу как дань я, Ларец души для всех открыв. Кропят кропилами капели Живой и пьяною водой, А ветер туже лук свой целит, Мой путь стрелой тугой ведет. «Жизнь ставлю томиком на полку…» Ты молодость пропоешь По этой книге, как по нотам – Здесь имя милое твое Ex-libris’ом на переплете Эпиграф из меня Жизнь ставлю томиком на полку Среди других веселых книг, И пыль покроет втихомолку Ее шагреневый парик. Пусть время желтым ногтем метит Тугую кожу корешка И прорисовывает ветер В листах заставками века. Когда-нибудь найдут на полке Не повторяемый никем Мой стих отравленный и колкий И жизнь в старинном корешке. 1921 «Вы тихий, как бывают тихими зори…» Вы тихий, как бывают тихими зори, Опрокинутые вглубь колодца. Я пишу Вам, милый Боря, Что надо любить и бороться. Лапы тягучей и старой Рязани Над головою мученическим ореолом, А в мутные стекла робко влезает Выжитых дней переплавленное олово. Беспомощными пальцами мнете глину И плачете над неудавшейся жизнью, — Какой ветер сумеет кинуть В каменных богов шальною джигой? Так чтоб разлетелось! и звякнули стекла И загорелось сердце до боли! С мудростью, достойною Софокла, Изглаголаю Вам мою последнюю волю. |
