Сворачивая с шоссе, машина притормозила, и это отвлекло пассажира от его занятия – просмотра очередного доклада. Алексей Константинович поднял глаза от экрана планшетника и огляделся. Миновав поворот, «Мерседес» снова набрал скорость и теперь мчался по неширокой, идеально гладкой дороге. Миновали короткий мост – мелькнула и пропала узкая лента реки, – свернули немного левее. По обе стороны от дороги тянулся чистый, без подлеска, сосновый лес.

«Так это уже Заветное!» – догадался Тарасов. Опустив стекло, он вдохнул насыщенный сосновым запахом воздух. «Сейчас бы выйти, пройтись, – размышлял вице-премьер. – Подняться вон на тот холм… Оттуда, наверное, открывается замечательный вид: излучина реки, луг на закате… Да, это можно было бы написать!» Лишь очень немногие из окружавших Тарасова людей знали, что любимым занятием этого крупного государственного деятеля является живопись. А в последние несколько лет поиск сюжетов, подбор нужных оттенков цвета стали его настоящей манией. И это при том, что времени для того, чтобы удовлетворить эту страсть, становилось все меньше и меньше. Как-то так вышло, что и на Старой, и на Красной площади Тарасов стал буквально незаменим. Это был порочный круг: чем хуже шли дела в стране, тем более выверенные рекомендации от него требовались. А чтобы их дать, надо было постоянно перерабатывать гору информации. И он перерабатывал эту информацию, придумывал точные, практически идеальные решения. Многие из его рекомендаций – кроме самых основных, радикальных – принимались. Дела чуть улучшались, но потом снова шли под уклон. И от него требовали новых предложений. Но чем лучше он работал, тем меньше времени оставалось на единственное дело, доставлявшее чистую, незамутненную радость.

Вот и теперь он, конечно же, не мог позволить себе подняться на так понравившийся ему холм. Да что там холм – просто выйти на пять минут из машины и то не мог. На 20.00 в правительственной резиденции «Заветное» было назначено важное секретное совещание, и до его начала оставалось всего пять минут. И хотя совещание это назначил он сам и был на нем главным лицом, опоздать он никак не мог: все в правительстве знали о пунктуальности вице-премьера. Поэтому Алексей Константинович вздохнул, покачал головой, откинулся на мягкую спинку сиденья и стал любоваться проносившимися мимо видами – хоть это он мог себе позволить.

Машина пересекла еще одну речку. Лес стал еще чище, сосны – крупнее; появились посыпанные гранитной крошкой и мелким гравием дорожки, аккуратно подстриженные лужайки. Затем впереди возникла уходящая в обе стороны ограда (вторая, внутренняя; внешняя шла вдоль шоссе) с чугунными парковыми воротами. При приближении «Мерседеса» они предусмотрительно распахнулись. Машина замедлила ход и остановилась перед изящным старинным особняком. Возникший ниоткуда охранник распахнул дверцу. Алексей Константинович вышел, еще раз окинул взглядом окружавшую его красоту и взглянул на ожидавшего его секретаря.

– Добрый вечер, Алексей Константинович! – приветствовал его секретарь. – Все уже в сборе.

– Даже Белозерский? – поднял брови Тарасов.

– Прибыл две минуты назад, – сообщил секретарь, позволив себе подобие улыбки. Николай Демьянович Белозерский был министром внутренних дел, и чиновникам правительства он не подчинялся – только Самому. А потому на различные совещания, проводимые вице-премьерами, куда его настоятельно приглашали, никогда не являлся, присылая заместителей. Однако авторитет Тарасова был таков, что для него даже Белозерский делал исключение – приезжал лично. Правда, всегда опаздывал.

– Наверное, сегодня какой-то исключительный вечер, – заметил Алексей Константинович, поднимаясь в сопровождении секретаря на второй этаж. – А Быстров?

– Нет, Алексей Константинович, – ответил секретарь и осуждающе покачал головой.

Павел Федорович Быстров был главой Следственного комитета. Он также не подчинялся вице-премьеру экономического блока Тарасову. И в отличие от главы полицейского ведомства не боялся испортить с ним отношения. А потому демонстративно не являлся на назначаемые Тарасовым совещания.

О главе ФСБ Точилине Алексей Константинович и спрашивать не стал: он и так знал, что всесильный главный чекист никого в правительстве не признает и подчиняется лишь одному человеку – Самому. В лучшем случае Точилин мог прислать кого-то из своих подчиненных.

– Что, Алмазов готов? – спросил вице-премьер.

– Готов, Алексей Константинович, – подтвердил секретарь.

– Отлично, отлично, – пробормотал Тарасов, поворачивая в знакомый коридор перед входом в зал заседаний. Дверь уже услужливо распахнулась перед ним, но вице-премьер не спешил шагнуть внутрь. Наоборот, он на пару секунд замедлил шаг, покрутил головой, словно мешал тугой узел галстука. Галстук ему совсем не мешал – уже несколько десятилетий он был привычной частью униформы Алексея Константиновича. Просто ему было необходимо совершить некую внутреннюю настройку; какая-то пружина внутри вице-премьера, разжавшаяся во время поездки через сосновый лес, должна была вновь сжаться и прийти в боевое состояние. Пары секунд на это обычно хватало. Хватило и теперь. Алексей Константинович вошел в ярко освещенный зал, обошел вокруг овального, инкрустированного дорогим деревом стола, приветствуя каждого из собравшихся, и занял свое место во главе.

– Мы начинаем наше сегодняшнее совещание, – объявил он. – Мой помощник предупредил вас, что оно носит не совсем обычный характер. Мы собираемся обсудить один… – тут вице-премьер слегка замялся, подбирая синоним, не подобрал и повторил все тот же оборот: – Один не совсем обычный вопрос. Вашему вниманию будет предложен один проект, призванный помочь нам решить сразу несколько проблем. Проект, прямо скажу, нетрадиционный. Этим обусловлен уровень секретности. Службой охраны приняты все меры, чтобы ни одно слово, сказанное за этим столом, не дошло до посторонних ушей. При этом – во избежание кривотолков – сразу хочу сообщить, что Президент поставлен в известность.

– То есть вы хотите сказать, что он одобрил ваш проект? – спросил грузный человек, сидевший в середине стола. Это был Генеральный прокурор Геннадий Илларионович Петров. У вице-премьера с Геннадием Илларионовичем были сложные отношения. Если говорить точнее, плохие. И дело было даже не в той политике, которую неуклонно проводил Генеральный прокурор, – политике по возбуждению все новых и новых дел против предпринимателей, которую Тарасов считал исключительно вредной. Дело было скорее в личном отношении вице-премьера к главному хранителю законов страны. Алексей Константинович считал Геннадия Петрова человеком злым, агрессивным, а главное – неумным. Для вице-премьера, который ценил в людях прежде всего интеллект, это было самым тяжелым недостатком. Свое негативное отношение к коллеге по правительству Тарасов старался скрывать, но это ему не всегда удавалось. И проницательный Генеральный прокурор, кажется, догадывался об истинном отношении к нему главного правительственного экономиста. Это было плохо, очень плохо – не потому, что Генеральный прокурор был опасным человеком и его следовало бояться, а потому, что это вредило делу, а интересы дела Алексей Константинович ставил выше всего. Но тут уже ничего нельзя было поделать.

– Нет, Геннадий Илларионович, – отвечал вице-премьер, – этого я не хочу сказать. Я лишь сообщаю, что он поставлен в известность.

«А потому сообщать ему об этом еще раз, что ты так любишь делать, не стоит», – добавил он мысленно. Но вслух, разумеется, не сказал. Вместо этого он произнес следующее:

– Представит проект мой референт Егор Борисович Алмазов. Но прежде я вкратце обрисую текущую ситуацию, чтобы вам стали понятны причины, по которым мы решили прибегнуть к столь неординарной мере. Итак…

И Алексей Константинович произнес «краткую характеристику» – идеально точный, объективный и максимально полный анализ экономического положения страны. Подобные характеристики он давал постоянно – и на заседаниях кабинета, и на совещаниях, проводимых самим президентом, и на различных международных форумах. Выверенность, а иногда и резкость его формулировок была широко известна. Значительная часть его авторитета покоилась на глубине анализа, даваемого в этих выступлениях.