Мысль о том, в какое смятение и неистовство он придет, когда ничего не обнаружит, заставила мой лоб покрыться испариной. Раз все это так чрезвычайно важно, он будет просто в ужасном состоянии. Но ясно и то, что ему придется себя контролировать, что он вынужден будет продолжать играть свою роль примерного семьянина в морском путешествии. От этого зависит его собственная безопасность. А я должна выглядеть совершенно чистой, совершенно невинной. Он может подумать, что я заподозрила что-то недоброе в связи с его женой, но он никак не может узнать, что я догадалась о куклах. Чтобы сделать это, я должна была бы знать гораздо больше, а у него нет никаких оснований полагать, что мне вообще что-нибудь известно.

Мне нужно начинать действовать прямо сейчас. Никто не должен знать, что что-то произошло. Кроме… Теперь я могу рассказать все Чарльзу. У меня теперь есть доказательства, и он будет вынужден мне поверить.

Я пошла в свою каюту и умылась. Потом я заново накрасилась, расправила плечи и отправилась. И первым, кого я встретила, был Чарльз. Он взял меня под руку и сказал:

— Давай поднимемся на палубу, Джоанна. Ночь просто чудесная.

Небо было усыпано звездами, ночь стояла действительно чудесная. И совсем скоро страха как не бывало. Я как-то очень чувствовала, что Чарльз рядом со мной, и его близость действовала на меня успокаивающе. Я не удивилась, когда он привлек меня к себе и поцеловал.

— Ночь как раз для поцелуя, верно? — сказал он нежно, когда мы оторвались друг от друга. Сердце мое страшно колотилось, но мне почти удалось овладеть своим голосом:

— Да, очень романтичная ночь.

Но когда мы вошли в полосу яркого света, вырывавшегося на палубу через двойные двери, он очень серьезно посмотрел на меня:

— Ты действительно очень странная, скрытная девушка, Джоанна! Я до сих пор не могу понять, что творится у тебя в голове. Ты не думаешь, что пора рассказать мне?

— Да, — сказала я и неожиданно слегка вздрогнула. — Да, я должна рассказать. Пойдем куда-нибудь, где нас точно не подслушают. — Он рассмеялся.

— Настолько серьезно? Ладно, как насчет верхнего балкона? Там мы будем совершенно одни.

Я повернулась и быстро пошла вперед, потому что мне хотелось покончить с этим. Чарльз шел рядом своим обычным широким шагом. И тут неожиданно вмешалась судьба. Чарльз как-то странно выдохнул, и я поняла, что он поскользнулся. Я протянула руку, чтобы попытаться удержать его, но он тяжело рухнул на палубу. Как раз в этом месте было очень темно, но я все-таки увидела, что он лежит в очень неуклюжей позе. Он попробовал подняться и застонал.

— Я, кажется, вывихнул лодыжку.

У меня был с собой в сумке маленький фонарик. Луч его высветил небольшое масляное пятно и след от ноги Чарльза. Потом я увидела его побледневшее лицо.

— Ничего страшного, — выдохнул он. Но ему с трудом удалось доковылять до ближайшей лестницы. Он примостился на одной из нижних ступенек и начал растирать лодыжку.

— Кость цела? — спросила я. Господи, неужели на этом не закончатся все ужасы и треволнения этого проклятого вечера?

— Кажется, да. В худшем случае, растяжение.

— Я схожу за врачом, — сказала я. — Ты не должен двигаться, а то сам себе еще хуже напортишь.

Чарльз попробовал подняться, но с сердитым ворчанием снова опустился на ступеньку.

— Наверное, ты права. Мне очень жаль, Джоанна. Как ты найдешь врача? К тому же он страшный дурак!

— Я думаю, он справится с растяжением лодыжки, — сказала я мрачно. — Я позвоню из своей каюты. Ты только подожди здесь.

В конце концов, доктор осмотрел ногу при свете сильной лампы, а потом попросил двух матросов помочь Чарльзу спуститься в каюту. Последнее из сказанного им, что я слышала, было:

— Через пару-тройку дней все будет в порядке. Но пока вам категорически нельзя ходить. Строгий постельный режим.

Итак, Чарльз будет прикован к постели… Мне оставалось рассчитывать только на себя.

Утром мы оказались рядом с высокими, скалистыми и открытыми всем ветрам берегами южной Италии. Большая часть пассажиров поднялась на палубу, чтобы наблюдать, как мы будем проходить через Мессинский пролив. Эта часть Сицилии, как мне показалось, выглядела мрачно и негостеприимно. Мессина совершенно меня не привлекла, а Реджио-ди-Калабрия расположенный на материке, понравился немногим больше. Каменистые склоны, высокие горы вдали выглядели до странности отталкивающе. Наверное, у меня просто было такое настроение. Я чувствовала себя слабой и истощенной и мне приходилось опасаться ближайшего будущего. Впрочем, Этна в шапке облаков и близость этого чужого и даже немного враждебного острова настраивали все-таки на романтический лад.

Я говорила с Чарльзом по телефону. Он сказал, что нога у него по-прежнему немного болит и опухоль все еще не спадает. У него был взволнованный и сердитый голос.

— Похоже, я не увижу Дубровника. И я так и не знаю, что ты собиралась мне рассказать, Джоанна. Может, по телефону расскажешь?

— Нет, — отказалась я. — С этим придется подождать.

— Но если это настолько важно…

— Ты только поправляйся скорее и выходи к нам, — сказала я. Мне было очень тоскливо без него, но я не могла допустить, чтобы он догадался об этом. Просто ужас, что судьба к нам так немилосердна.

После ланча мы взяли курс на север и теперь медленно плыли по Ионическому морю; голые, залитые солнечным светом скалы итальянского берега все еще видны были по левому борту. Но там не на что было особенно смотреть, и люди постепенно вернулись к своим обычным занятиям, то есть снова принялись загорать в шезлонгах, играть на палубе или плескаться в бассейне.

Мы с Робертом, Джеймсом и Мэри сидели на верхнем балкончике, когда меня нашли Кенди и Гил. Они задержались, чтобы послушать кое-какие записи. Мистер Престон, как всегда полулежал в своем красном шезлонге на дальнем конце балкона. Иногда он бросал в нашу сторону укоризненные взгляды, но ветер посвежел, и ему, видно, не хотелось покидать свое уютное местечко.

А потом я увидела, что по лестнице поднимается Эдвард Верритон. На мгновение я поледенела от ужаса, но потом заметила, что он все еще выглядит веселым. Он мог пока и не обнаружить пропажи. В шортах и коротком свитере он был просто неотразим.

— А, вот вы где! — сказал он Кенди и Гилу. — Я весь пароход обыскал. Я думал, мы собираемся поиграть в теннис.

Дети лежали растянувшись на палубе и посмотрели на него снизу вверх. Кенди только откинула назад свои длинные темные волосы, но больше не пошевелилась. Гил поднялся на колени, сердито сдвинув брови.

— Нам и здесь хорошо. Мы не хотим…

Эдвард Верритон нагнулся и попытался поймать его руку.

— Давай, давай, сын! Ты совсем разленился, как старый дед!

И тут Гильберт вскочил на ноги и посмотрел прямо отцу в глаза. Его маленькое смуглое лицо стало красным, а глаза засверкали.

— Оставь меня в покое, слышишь?! Ты всегда все только портишь!

Как раз в этот момент Джеймс менял пленку, и мы все напряженно замолчали. Джеймс Верритон, по-моему, не замечал ничего вокруг, кроме вызывающего поведения своего сына.

— Не дурачься, Гил! Я просто хотел доставить тебе удовольствие.

— Неправда! На самом деле, тебе наплевать на наше удовольствие! И тебе совсем не весело. Ты просто… просто…

— Притворяешься, — внятно сказала Кенди и прихлопнула себе рот маленькой загорелой ладошкой.

Мне стало плохо. Я не знала, что делать. Но делать ничего и не пришлось. Каким-то образом отцу удалось схватить их обоих за руки и он уже поспешно тащил их прочь. Уходя, он бросил на нас недоумевающий взгляд и негромко сказал, удивленно сдвинув брови:

— Что они говорят! А все потому, что обычно я вынужден слишком много заниматься делами.

И все трое исчезли на нижней палубе.

И тут я заметила то, на что из-за волнения не обратила внимания раньше. Грэм Хэдли поднялся по лестнице с другой стороны балкона и стоял достаточно близко к нам, чтобы все слышать. Он, по всей видимости, был свидетелем всей этой сцены. На секунду лицо его приняло испуганное выражение, потом он улыбнулся и стал спускаться по лестнице вниз.