— Он… он пишет книги, — боже упаси его спросить, какие именно. Следовало бы сказать — романы; по крайней мере, они все под псевдонимами.
Эдвард Верритон не спросил.
— Выходит, вы могли бы составить детям прекрасную компанию, — сказал он немного погодя. — Если вы поедете, то вашей обязанностью будет следить, чтобы они вовремя ели, и укладывать их спать по вечерам. После этого делайте что угодно — танцуйте, развлекайтесь. Только время от времени к ним нужно заглядывать. Они уже не маленькие, но иногда шалят. Когда мы были на острове Пасхи… — он остановился и вместо этого предложил: — Хотите познакомиться с ними?
— О, да, очень.
— Я приведу их, — сказал он, вставая. — Я думаю, они внизу с миссис Баркер. Они обожают экономку, и она в них души не чает. Боюсь, я их слишком редко вижу — я постоянно занят. Но только не тогда, когда мы отправляемся в круиз. Иногда я даже играю с ними на палубе.
Он вернулся очень быстро, слишком быстро, чтобы у меня осталось много времени на размышления, и привел девочку и мальчика, которые показались мне, на первый взгляд, здоровыми, красивыми и понятливыми. У Кенди были прямые, почти черные волосы, спадавшие на плечи, чистая бледная кожа и довольно большой рот. Одета она была в короткое однотонное розовое платье и выглядела как маленькая балерина. Гильберт тоже был темноволос, в нем сразу чувствовался маленький упрямец.
Они поздоровались со мной без стеснения. Их отец стоял между ними, положив каждому на плечо руку.
— Они уже опытные путешественники. Они смогут показать вам такелаж, не так ли, дети?
— Конечно, — сказала Кенди. — Мы разбираемся в пароходах.
Она не улыбнулась и стояла, пристально меня разглядывая. Я действительно любила детей и неожиданно ощутила в их паре какую-то натянутость. Они словно были настороже, и я увидела, как Гильберт, очень осторожно, выскальзывает из-под руки отца. Впрочем, он сам признался, что нечасто их видит.
Но Эдвард Верритон, напротив, кажется, гордился сыном и дочерью, и я почувствовала недоумение. Неужели он действительно станет подвергать их какой-либо опасности? Нет, вероятно, они так же, как и я, будут надежно защищены, пока… ну, пока будет происходить то, что должно произойти.
— Я посмотрела ваши книги, — сказала я детям, когда молчание продолжалось уже довольно долго. — Я тоже любила «Ветер в ивняке».
— Мне на самом деле больше всего нравятся волшебные сказки, — важно сказала Кенди. — А вот Гил говорит, они дурацкие.
— Хотите, чтобы Джоанна отправилась с нами на «Каринове»? — спросил отец. Дети колебались, и вид у них был серьезный. Потом Гильберт сказал: «Да, спасибо».
Эдвард Верритон рассмеялся, по-моему, с облегчением.
— Тогда все хорошо. Он вполне способен сказать решительное нет, и что тогда прикажете делать? Я разговаривал еще с несколькими девушками, но вы подходите лучше всех. Если ваш отец будет беспокоиться, он может справиться обо мне у управляющего моего банка, тот знает меня много лет, — Верритон дал название и адрес банка.
— А обо мне? — спросила я. Если ему требовались рекомендации, я, наверное, дала бы ему имя моей бывшей школьной директрисы, а это поставило бы меня в затруднительное положение. Но он отрицательно кивнул.
— Смею думать, что я разбираюсь в людях. С подробностями я ознакомлю вас в письменной форме. Вам понадобятся адреса отделений Средиземноморского пароходства компании «Мэнтон» в различных портах, чтобы вы могли получать письма. До Тилбери я собираюсь доехать на машине, там я договорюсь, чтобы ее переправили в Саутгемптон — порт, куда мы вернемся. Пароход отплывает в конце дня, так что, если вы придете сюда с багажом к двум часам в пятницу двадцать пятого августа, у нас будет достаточно времени. Моя жена ненавидит спешку. Не приносите слишком много чемоданов, хотя у меня большая машина.
Кажется, все было ясно, но Кенди неожиданно сказала:
— Пожалуйста, можно я покажу ей свои куклы?
Эдвард Верритон снисходительно улыбнулся.
— Кенди любит свои куклы. Я покупаю ей по одной в каждом порту, и у нее теперь целая коллекция. Хорошо, покажи их Джоанне, если хочешь.
— Дурацкие куклы, — сказал Гильберт, пока я поднималась за ними обоими по лестнице.
— Никакие они не дурацкие, это ты дурак, — без раздражения парировала Кенди. Она привела меня в небольшую прелестную спаленку, отделанную в розовых тонах, и маленькой изящной ручкой показала на ряды кукол. Большая часть их стояла на полках в углу, но несколько было и на стуле около маленькой кроватки. Это, безусловно, была впечатляющая коллекция. Одни достигали в длину всего шести дюймов, другие — почти двенадцати. И одеты они были в национальные костюмы разных стран.
Кенди сняла одну или две и стала их с любовью показывать.
— Этот мальчик из Испании. Эта леди тоже. Вот маленький араб из Касабланки. Эту мы купили в Амстердаме, она, понятно, голландка. Посмотри на ее маленькие деревянные башмачки и на шляпку, — она очень оживилась, пока говорила, напряжение исчезло.
— Они чудесные, — сказала я. — Они должны были многому тебя научить.
— Я разбираюсь в национальных костюмах, — немного самодовольно отозвалась Кенди.
Мы оставили кукол чинно сидеть на бледно-розовых полках, и несколько минут спустя я очутилась на солнечной и почти пустой улице.
Я отправлялась в круиз! Лицо у меня горело, я почти бежала. Я чувствовала себя немного виноватой в том, что умение Эдварда Верритона разбираться в людях так подвело его на этот раз. Но он ни за что не принял бы меня, если б я показала, какая есть на самом деле.
Я пошла медленнее, едва обращая внимание на то, что было вокруг, потому что мысли мои путались. Все это было так странно. В нем чувствовалась какая-то жестокость — линия его рта пугала меня, когда он не улыбался. Но он определенно любил своих детей. Правда, человеческая природа достаточно сложна и нет сомнений, что многие убийцы тоже любили своих детей.
Я перебирала в уме все возможности, которые так часто встречались мне в детективах. Транспорт с наркотиками? Крошечные упаковки белого порошка, спрятанные в ручке зонтика, в фальшивых каблуках — в тысяче разных мест. Но этим обычно занимаются люди куда менее богатые и преуспевающие, чем Эдвард Верритон, не так ли? Воротилы всегда сидят дома, реальной опасности подвергается только мелкая сошка. Или — краденые драгоценности и картины? Очень может быть. Шпионаж? Это, пожалуй, самое вероятное. И все-таки, поскольку все происходило в жизни, а не в романе, в это совершенно невозможно было поверить.
Я вспомнила, что о таких случаях часто писали в газетах. В самом неказистом на вид пригородном доме мог скрываться изменник или преступник.
«Кажется, девочка слишком быстро взрослеет… в Неаполе… как обычно… левскиом». Что за «левскиом»? Это же бессмыслица. Ерунда какая-то.
О, я, должно быть, все перепутала! Я знала, что у меня сильное воображение, и оно, видимо, сбивало меня с толку. Но если нет, тогда потом у меня определенно будет о чем написать.
За два дня до круиза я решила успокоить свою совесть. Во мне проснулись благоразумие и осмотрительность. В конце концов, стоило, наверное, рассказать кому-нибудь о необычных сторонах моего визита к Верритонам. Я из тех, кто предпочитает сразу действовать, не теряя даром времени на размышления, поэтому я бросилась к отцу в кабинет. Увы! Только затем, чтобы быть остановленной яростным стрекотанием пишущей машинки и услышать его рассеянное: «Что случилось, Джо? Это важно? Я весь в работе, пока не закончу».
Я ретировалась, пробормотав, что ничего особенного. Я могла бы и так догадаться, что он не захочет со мной разговаривать. Как раз тогда он почти все время молчал за едой; так всегда бывало, когда книга подходила к концу.
Потом я вспомнила про дядю из Скотланд-Ярда. Все могло оказаться ерундой, но поговорить с ним по секрету не мешало. Я могла спросить, известно ли им что-нибудь о крайне респектабельном, по видимости, Эдварде Верритоне. Я вышла на улицу в телефонную будку, вызвала Уайтхолл 1212 и спросила, можно ли поговорить с моим дядей, старшим инспектором Форестом. После некоторой задержки меня соединили с его офисом, но там сказали, что старший инспектор в Париже и, вероятно, пробудет там до следующего понедельника. Это важно?
