Две минуты спустя мистер Росситер ошарашенно сидел за своей конторкой, а Псмит, грациозно взгромоздившись на табурет, заносил цифры в гроссбух.

Примерно двадцать пять минут Псмит в молчании сосредоточивался на своем гроссбухе – идеал банковского клерка. Затем он бросил перо, соскользнул с табурета, удовлетворенно вздохнув, и смахнул пылинки с жилета.

– Коммерческий кризис, – сказал он, – миновал. Рабочий труд, на который указал мне товарищ Росситер, мастерски завершен. Период тревоги кончился. Банк перестал пошатываться. Вы заняты, товарищ Джексон, или немного поболтаем?

Майк не был занят. Он разделался с последней пачкой писем, и ему оставалось только, сложа руки, ждать следующей. Или – счастливая мысль! – отнести данную пачку на почту, кратенько попользоваться солнечным сиянием и свежим воздухом.

– Пожалуй, я сгоняю на почту, – сказал он. – Ты, полагаю, не можешь присоединиться ко мне?

– Наоборот, могу, – сказал Псмит, – и присоединюсь. Небольшая прогулка восстановит те ткани и клетки, которые тяжкая работа за последнюю четверть часа совсем истощила. Жутчайшее перенапряжение всех сил этот коммерческий труд! Так поскакали на почту. Шляпу и перчатки я оставлю здесь, как гарантию лояльности. Крик разнесется окрест: «Псмит исчез! Какой-то конкурирующий банк похитил его!» Тут они увидят мою шляпу, – он соорудил башню из гроссбухов, засунул между ними на середине длинную линейку и повесил на нее шляпу, – мои перчатки, – он вонзил в стол две ручки и повесил на каждую по лавандовой перчатке, – и они попадают без чувств от облегчения. Жуткая растерянность минует. Они скажут: «Нет, он исчез не навсегда. Псмит вернется. Когда луга забелеют маргаритками, он вернется». А теперь, товарищ Джексон, ведите меня на эту живописную маленькую почту, о которой я столько наслышан.

Майк взял длинную корзинку, в которую, занеся адреса в свой гроссбух, бросал письма, и они пошли по проходу. Никакого движения в логове мистера Росситера не последовало. Его энергичный обитатель усердно трудился. Им была видна лишь незначительная часть его согбенной спины.

– Хотел бы я, чтобы товарищ Даунинг мог увидеть нас сейчас, – сказал Псмит. – Он всегда уничижительно считал нас бездельниками. Лентяями. Мотыльками. Для него было бы очень даже полезно и поучительно посмотреть, как мы вот так потеем во имя Коммерции.

– Ты еще не сказал мне, какого черта ты тут делаешь, – напомнил Майк. – Я думал, ты отправишься в университет. Так почему тебя занесло в банк? Твой родитель ведь свои деньги не потерял, верно?

– Нет, в старом дубовом сундуке все еще имеется сносный запас дублонов. Моя повесть препечальная.

– Как всегда, – сказал Майк.

– Вы абсолютно правы, товарищ Джексон. Я жертва Судьбы. А, так вы суете малышей сюда? – сказал он, когда Майк, остановившись перед почтой, начал опускать письма в почтовый ящик. – Вы как будто постигли свои обязанности с достохвальной быстротой. Вот и я тоже. Думаю, мы оба рождены для служения Коммерции. Через пару-другую лет мы нацелимся на обязанности товарища Бикерсдайка. Но упоминания товарища Б. возвращает меня к моей печальной повести. Только я никак не успею поведать ее тебе на обратном пути. Давай отдрейфуем в эту кафе-кондитерскую. Мы можем заказать гречневые оладьи, или ореховое печенье, или что-нибудь столь же сочное, и, тщательно воздерживаясь от поглощения этих яств, я поведаю тебе все.

– Заметано, – сказал Майк.

– Когда я в последний раз видел тебя, – возобновил свою повесть Псмит, прицепляя корзинку Майка к вешалке для шляп и заказывая две порции овсянки, – мои дела, как ты, возможно, помнишь, омрачил серьезный кризис. Мой отец, загоревшись идеей Коммерции, пригласил товарища Бикерсдайка…

– А когда ты узнал, что он управляющий тут? – спросил Майк.

– Очень рано. У меня есть шпионы повсюду. Однако мой родитель пригласил товарища Бикерсдайка в наш дом на субботу-воскресенье. Положение сложилось пренеудачнейшее. Товарищ Б. дурно воспринял мои чисто альтруистические усилия усовершенствовать его умственно и нравственно. Однажды он даже зашел так далеко, что назвал меня наглым щенком и заметил, что, окажись я под его началом у него в банке, уж он бы вышиб из меня дурь. Крайне гнетуще, скажу вам, товарищ Джексон, и на минуту мои деликатно вибрирующие ганглии были совершенно измочалены. Придя в себя, я ограничился несколькими беспечными высказываниями, после чего мы расстались. Не могу утверждать, что расстались мы друзьями, но, во всяком случае, я к нему дурных чувств не питаю. Я все еще полон решимости добиться, чтобы он оказал мне честь. Я питал к нему чувства добросердечного отца к блудному сыну. Но он, если мне позволено так выразиться, держал ухо востро. И когда мой родитель после обеда в тот же самый вечер подыграл ему, упомянув, что, по его мнению, мне следует ринуться в Коммерцию, товарищ Б., насколько я понял, буквально вцепился в него. Предложил создать для меня вакансию в банке и забрать меня немедленно. Мой родитель, чувствуя, что это и есть столь восхищающий его энергичный напор, призвал меня, изложил свое дело и сказал что-то вроде «ну, как?» Я дал понять, что товарищ Б. мой наизакадычнейший друг. Они договорились, и вот я здесь. Но вы не продвинулись с вашей овсянкой, товарищ Джексон. Быть может, вы не любите овсянки? Не предпочтете ли взамен копченую пикшу? Или кусочек песочного коржика? Вам стоит сказать лишь слово.

– Мне кажется, – мрачно сказал Майк, – что нам не поздоровится в этом чертовом банке. Если Бикерсдайк на нас зол, он нам задаст жару. А уж на меня-то он жутко зол за эту историю с экраном.

– Верно, – сказал Псмит. – До некоторой степени. Неоспоримый факт, что товарищ Бикерсдайк приложит все усилия, чтобы подпортить нам жизнь, но, с другой стороны, я, насколько мне дано, намерен устраивать ему умеренные заварушки то тут, то там.

– У тебя ничего не выйдет, – возразил Майк. – То есть, это же не школа. Если в школе ты хотел поквитаться с учителем, то всегда можно было его подначить и так далее. Но не тут. Как ты сможешь подначить человека, который весь день сидит в собственном кабинете, пока ты потеешь за конторкой в другом конце здания?

– Вы изложили дело с восхитительной четкостью, товарищ Джексон, – одобрил Псмит. – Когда речь идет о практическом здравомыслии, вы сто очков вперед даете с нелепейшей легкостью. Но вы не знаете всего. В этом банке я ничего делать не намерен, только работать. Я буду образцом в работе. Я буду безупречен. Я буду выполнять команды товарища Росситера, как великолепно обученный цирковой пес. А вот вне банка, когда я, пошатываясь, покину его пределы, умученный трудом, мое внимание сосредоточится на воспитании товарища Бикерсдайка.

– Но, черт подери, каким образом? Ты ведь его не увидишь. Он отправится домой, или в клуб, или…

Псмит энергично потыкал его в грудь.

– Тут, товарищ Джексон, вы попали в яблочко, зазвонили в колокольчик и забрали сигару или кокос по вашему выбору. Он «отправится» в клуб. И я сделаю точно то же самое.

– То есть, как?

– А так. Мой отец, как, возможно, ты заметил во время своего пребывания в нашем старинном фамильном доме, обладает горячим импульсивным характером. Он не всегда поступает так, как поступили бы другие люди. У него есть собственные методы. Он отправил меня в Сити поиграть в трудолюбивого банковского клерка и одновременно выплачивает мне такое же большое содержание, какое платил бы, если бы я поступил в университет. Кроме того, пока я был в Итоне, он записал мою кандидатуру в свои клубы, в том числе Старейших консерваторов. В целом мой родитель состоит в четырех клубах, как со временем, когда моя фамилия будет выдвинута на выборах, буду состоять и я. Пока я член лишь одного – Старейших консерваторов. Клуб этот больше остальных, и на выборах фамилии выдвигаются быстрее. Примерно в середине прошлого месяца великий вопль радости сотряс лондонский Вест-Энд, как желе. Три тысячи Старейших консерваторов только что узнали, что я избран.