— Вот — сестры Бутурлины. Моя матушка в центре, а вот ваша прабабушка, — объяснила графиня и указала на юную, не старше четырнадцати лет, девушку со светлыми, пепельного оттенка волосами и большими золотисто-карими газами. Она радостно улыбалась алым ртом, а на ярко нарумяненных по моде того времени щечках играли ямочки.

— Лиза, да ведь это — ты! — удивилась Долли, подходя к портрету. — Ну, надо же, как похожа!

— Действительно, до чего же похожа, — согласилась графиня. — Почему я на это не обращала внимания? Младшая из сестер, как говорила моя старая няня, вырастившая их всех, была у матери самой любимой, может быть потому, что носила такое же имя, да и похожа была на нее. Здесь должен был быть и портрет самой Елизаветы Васильевны.

Апраксина прошлась вдоль стен и остановилась у маленького портрета в раме с поблекшей от времени позолотой.

— Вот она — моя грозная бабушка Бутурлина. Правда, она здесь изображена еще невестой, но характер не спрячешь, — заметила графиня и показала на портрет молодой красивой девушки с двумя светлыми локонами, выложенными на лбу навстречу друг другу. Она была одета в красное платье с лифом, расшитым золотой нитью и драгоценными камнями.

Действительно, твердый взгляд больших светло-карих глаз красавицы говорил о ее сильном, даже жестком характере. Но в остальном мать и ее младшая дочка были удивительно похожи.

— Лиза, ты очень похожа на обеих, — с удивлением заключила Долли, — ну, надо же — если бы мы не попали в этот дом, то даже не узнали бы, что ты пошла в Бутурлиных! Тетушка, вы говорили, что Елизавета Васильевна предсказывала судьбу и определяла болезни — а как она это делала?

— Ох, девочки, я не знаю. Говорят, что и ваша прабабка тоже в молодости этим баловалась, но потом вышла замуж и перестала. У Солтыковых была очень счастливая семья, а вашу бабушку, своего единственного ребенка, оба родителя любили без памяти.

Стараясь сменить скользкую тему, которую она не хотела развивать, Апраксина подошла к мраморному бюсту и залюбовалась красивым лицом молодого мужчины.

— Вот мой дорогой супруг, граф Сергей Иванович Апраксин. Правда, красавец?

— Да, очень красив, — согласилась Долли, и остальные девушки ее поддержали.

— А куда вы хотите повесить портреты? — полюбопытствовала Лиза.

— Большой портрет сестер Бутурлиных всегда висел в этой гостиной над камином. Бюст Сергея Ивановича я заберу в свою спальню, а остальные портреты развесим по комнатам, где они висели, когда я перебралась в Москву, — объяснила тетка.

Вошедший Фрол сообщил, что обед подан, и графиня направилась в столовую, позвав за собой своих подопечных. После обеда девушки собрались в комнате Долли, обсуждая, что нужно сделать, чтобы восстановить храм Святой Елизаветы.

— То, что твой Федор Добров сможет восстановить стены внутри храма, я не сомневаюсь. Но ведь нужен иконостас, нужны царские врата, и роспись на стенах уже утрачена, — рассуждала Долли, — придется нам в Лавру ехать, там искать иконописцев и мастеров по дереву, что смогут сделать иконостас. Завтра с утра уговорим тетушку и поедем.

— Хорошо, только сходим пораньше в монастырь, чтобы я могла поговорить с Добровым, — согласилась Лиза.

Рано утром обе сестры в сопровождении своей вчерашней свиты, навязанной им теткой, отправились в Ивановский монастырь. Чернобородый гигант Добров уже ждал Лизу, прохаживаясь около ворот. Девушка представила его сестре и приступила к расспросам:

— Вы посчитали, сколько вам нужно материалов?

— Да, чтобы восстановить трапезную, нам нужно сейчас тесу и стекла рублей на сто — всю работу мы сделаем сами, нанимать никого не будем. А что до храма — так там всё, кроме стен, цело, даже окна уцелели, там мы всё и так сделаем, без денег: глину и песок на прежнем берегу Рачки возьмем, всё, что нужно для раствора, тоже добудем.

— Хорошо, если я дам денег, вы сами все материалы достанете?

— Конечно, ваша светлость, — согласился Добров, — я могу стать вашим управляющим на стройке, если вы не против.

— Я согласна, — приняла решение княжна. Она протянула новоиспеченному управляющему руку, и тот легонько пожал ее своей огромной ладонью, — пойдемте с нами, я выдам вам аванс, а потом буду заходить, смотреть, как продвигается работа.

Добров проводил девушек до дома и, получив деньги, откланялся. Графиня уже ожидала их, чтобы ехать в Лавру.

— Собирайтесь скорей — дорога неблизкая, только к вечеру туда приедем, придется в странноприимном доме переночевать, — беспокоилась она.

Так и получилось: они прибыли в Сергиев Посад уже к вечеру, совершенно измотанные дорогой, и как только устроились в скромных комнатах, отводимых для ночлега паломникам, мгновенно уснули, даже отказавшись от ужина. Рано утром графиня повела всех девушек на первую службу и, только отстояв заутреню, согласилась отправиться со своими подопечными к наместнику Лавры архимандриту Симеону, которого давно и хорошо знала.

Наместник принял их сразу и радостно приветствовал Евдокию Михайловну, а когда узнал о цели их приезда, был очень тронут и даже прослезился. Он благословил девушек и обещал любую помощь в их благом деле, а потом приказал вызвать иеромонаха Корнилия, главного иконописца Лавры.

Брат Корнилий оказался очень худым и еще молодым человеком с просветленным лицом, как будто сошедшим со старинной иконы. Симеон объяснил ему, что нужно сделать иконостас для храма Святой Елизаветы и расписать в нем стены, а потом благословил Корнилия на это послушание.

— Вы и ваши помощники можете жить в нашем доме, это в двух шагах от Ивановского монастыря, — предложила графиня, — вам будет удобно, и, если хотите, кушать вам будут готовить отдельно, так, как вы сами скажете.

— Премного благодарен, но нам ничего особенного не нужно, мы едим самую простую пищу — хлеба и каши нам будет вполне достаточно.

— И когда вы прибудете? — осведомилась графиня.

— Мы будем завтра к вечеру, — подумав, принял решение брат Корнилий, — нас будет трое, и нам нужно помещение, где мы сможем работать.

— Прямо перед домом стоит отдельная служба, я ее отведу вам — там большие окна, выходящие на юг, — объявила Апраксина.

— Хорошо, ваше сиятельство, — согласился монах, — ждите нас завтра.

Он откланялся, а женщины, простившись с архимандритом Симеоном, отправились в обратный путь. Долли уже было ясно, что благое дело, задуманное ею в день их приезда в сожженную Москву, осуществится, и светлая радость наполнила ее душу.

— Все будет хорошо, — тихо пробормотала свое заклинание княжна, — с нами ничего плохого больше не случится, мы обязательно соберемся все вместе и будем счастливы.

Начало июля тринадцатого года в Москве выдалось на удивление жарким. Все окна дома в Колпачном переулке были открыты, но это не спасало от духоты и зноя. Долли в шелковом зеленом сарафане, сшитом Марфой, и в тонкой батистовой рубашке с широкими рукавами, собранными у запястья, решила немного посидеть в тени деревьев у пруда. На сегодня все ее дела, которыми она с таким воодушевлением занималась уже пять месяцев, были закончены, и результаты ее очень радовали.

В церкви Святого Владимира закончили красить в нарядный голубой цвет новые главы, и завтра собирались приступить к восстановлению колокольни. В Ивановском монастыре Федор Добров сумел так организовать работы, что трапезная уже была отремонтирована, а храм Святой Елизаветы вычищен, отштукатурен и теперь сиял изнутри белой грунтовкой, которую брат Корнилий велел положить перед росписью стен.

Иконописцы устроились в длинном одноэтажном здании, стоящем на краю усадебного сада рядом с прудом, и усердно работали. Долли несколько раз заходила к ним посмотреть на написанные иконы, а Лиза, нашедшая в Корнилии родственную душу, часами сидела в уголке мастерской, наблюдая, как проявляются на прямоугольных досках лики святых.

— Долли, мне так хорошо там — голоса отступают, покой приходит в мою душу, — объясняла Лиза сестре, — и брат Корнилий говорит мне то, что я сама чувствую, но не умею объяснить — про земное предназначение каждого человека.