— Господи, пусть наш план сработает, и Островский не найдет нас, — помолилась графиня, потом оперлась на руку Марфы и пошла в свою спальню, в которой спала последний раз больше пяти лет назад.

Фрол привел девушек на второй этаж одного из флигелей и, поклонившись, указал на три двери, расположенные подряд по коридору.

— Прошу, барышни, выбирайте любую комнату.

Младшие девушки нерешительно переглянулись и посмотрели на Долли, уступая ей право первой выбрать спальню. Княжна скорчила умильную гримаску и, пройдя вперед, отворила все три двери. Комнаты были одинаковыми. Большие, с одним огромным окном, выходящим в парк, за которым была видна ограда и Колпачный переулок, они были обставлены изящной золоченой мебелью, обитой шелком. Долли сразу вспомнилось Ратманово — такая же мебель там стояла в покоях бабушки. Только бабушка любила полосатую обивку, а здесь в каждой комнате был свой рисунок мебельного шелка, но все обивки были с цветочными мотивами.

— Комнаты — одинаковые, давайте, я буду жить посередине, а вы обе — по краям, — предложила Долли и шагнула к центральной двери, — моя комната будет «зеленая».

Действительно, обивка мебели и шторы здесь были изумрудно-зеленого цвета, а стены и большой ковер на полу были кремового оттенка, создавая яркий контраст.

— Тогда другие комнаты по цвету обивки мебели можно назвать «вишневой» и «синей», — заметила Даша Морозова, — ну, а ты, Лиза, в какой комнате жить будешь?

— Я буду жить в «синей» комнате, — выбрала Лиза, — если ты на нее не претендуешь.

— Мне нравится «вишневая» комната, — заявила улыбающаяся Даша, и Долли с удовольствием заметила, что девушка начинает возвращаться к жизни.

— Тогда разбегаемся по комнатам, умываемся и переодеваемся, — скомандовала Долли и первой прошла в свою комнату.

В углу мягко гудела изразцовая печка, окутывая новую хозяйку приятным теплом, зеленое шелковое покрывало на кровати манило прилечь, напряжение, сковывающее княжну уже несколько дней, наконец, отпустило ее, и девушка с облегчением вздохнула. Княжна лениво подумала, что, видно, в душе она — кошка: где пригреется, там ей и дом.

В зимних сумерках ветви деревьев, засыпанные снегом, легонько покачивались под порывами не слышного через оконное стекло ветра, и легкие снежинки, мягко кружась, слетали вниз.

— Но как хорошо и уютно дома!.. — счастливо вздохнула Долли. Глаза ее закрылись, и она провалилась в теплый сон.

Весна принесла в Москву солнце, яркое небо и чистую нежную листву. В центре города, почти полностью выгоревшем при пожаре, везде стучали топоры. Мастеровые поднимали на талях длинные толстые балки, обивали железом крыши, штукатурили фасады, и уже многие дома сверкали под весенним солнцем новыми окнами и свежей краской.

Долли радовалась весне, теплу и надежде, которая все сильнее крепла в ее душе. Похоже, что ее план сработал, и Островский потерял их след, по крайней мере, никаких признаков его присутствия она не ощущала. Девушка еще не перестала есть себя поедом за то, как легко смогла оказаться легковерной добычей охотника за приданым, да к тому же еще и жестокого преступника. Почти каждый день, возвращаясь мыслями к недавнему прошлому, она давала себе слово, что никогда больше не поддастся на лесть мужчины, никогда не позволит манипулировать собой. Теперь у нее было два заклятых врага: дядя — князь Василий, и Островский. Княжна надеялась, что судьба позволит ей самой отомстить им обоим.

Хотя графиня запретила своим воспитанницам выходить на улицу, и они должны были гулять только по саду, Долли уже через неделю придумала для себя выход из создавшейся ситуации. Одевшись в крестьянское платье, она проскальзывала через маленькие ворота, выходившие в Колпачный переулок и, скромно опустив голову, как это делали крепостные, быстрым шагом сбегала вниз к Хохловскому, а через пять минут входила в двери храма Святого Владимира.

Теперь у Долли было дело, занимавшее все ее мысли. Она загорелась идеей восстановления церкви, в которой крестили ее бабушку. Верная обещанию, данному тетушке в день приезда, княжна сразу же познакомилась с настоятелем храма отцом Серафимом и предложила от имени графини Апраксиной и ее внучатых племянниц средства на восстановление. Ее предложение было с благодарностью принято, и теперь Долли каждый день с утра приходила в храм, чтобы узнать, как идут дела и в чем они еще могут помочь. Она сплела доверчивому отцу Серафиму милую историю о том, почему приходит в крестьянском наряде, сославшись на солидарность с бедными погорельцами, живущими в страшной тесноте и нужде в соседнем Ивановском монастыре. И теперь все в храме Святого Владимира привыкли к тому, что благородная барышня приходит к ним, одетая крестьянкой.

Тетушка, сначала испугавшаяся за безопасность Долли, теперь, четыре месяца спустя, уже успокоилась и положилась на слово девушки, пообещавшей, что всегда будет очень осторожной и никогда не выйдет из дома без оружия. Действительно, она постоянно носила с собой пистолет, подаренный крестным, пришивая для него крепкий холщовый карман сначала к тулупчику, потом к душегрейке, а с наступлением тепла — к поясу нижней юбки, что надевала под сарафан.

Княжна отдавала на храм все свои карманные деньги, которые тетушка по желанию Алексея выдавала ей ежемесячно, и передавала отцу Серафиму средства от самой Апраксиной, уже несколько раз отправлявшей на восстановление храма по пятьсот рублей серебром. А если требовалась помощь в подсобных работах на строительстве, они всегда присылали отцу Серафиму своих дворовых слуг. Долли сразу по приезде написала брату, что хотела бы пожертвовать часть своего приданого или наследства, которое она должна была получить через три года, на восстановление церкви, где крестили их бабушку. Лиза тоже написала Алексею, прося разрешения поступить так же со своими деньгами: она хотела их пожертвовать на восстановление храма Святой Елизаветы в Ивановском монастыре, уцелевшего при пожаре, но разграбленного и оскверненного французами. Девушки были уверены, что брат их поймет, и теперь с нетерпением ждали его ответа.

Сегодня утром Долли взяла тяжеленькую кожаную сумку с пятью сотнями рублей серебром, переданную ей вчера старой графиней, заколола под подбородком большой синий платок и привычным путем поспешила к храму. Ноги легко несли ее по крутому спуску мимо беленых стен палат Лопухиных, и она ласково касалась ладонью шершавых кирпичей. Задумавшись, девушка машинально свернула за угол, и с разбега налетела на человека, идущего ей навстречу. Тяжелая кожаная сумка, которую она прижимала к груди под платком, выскользнула из ее пальцев и с глухим стуком упала на землю.

— Боже мой! — испуганно воскликнула княжна, бросаясь на колени и сгребая рассыпавшиеся рубли.

Она быстро собирала монеты, стараясь не пропустить ни одной. Наконец, все было собрано, девушка затянула шнурок сумки и, прижав драгоценную ношу к груди, поднялась.

— Вот, возьмите еще, — произнес бархатный мужской баритон, и перед ее опущенными глазами возникла ладонь с пыльным серебряным рублем.

Долли подняла глаза на говорившего. Перед ней, строго прищурив яркие синие глаза, стоял высокий красивый шатен лет двадцати пяти. Он протягивал ей монету левой рукой, потому что правая у него висела на широкой черной перевязи.

— Спасибо, — скромно поблагодарила незнакомца княжна, взяла монету и шагнула вперед, пытаясь обойти молодого человека.

Но он заступил ей дорогу и строго спросил:

— И откуда у тебя такие деньги, красавица?

— Я выполняю поручение своей хозяйки, — быстро нашлась Долли, — несу ее пожертвование настоятелю храма.

— Вот как? Это — очень почетное дело, давай я провожу тебя и прослежу, чтобы деньги попали по назначению, — сказал незнакомец и посмотрел на девушку с недоверием, явно считая ее воровкой. Долли сразу поняла, что от него все равно теперь не отделаешься, поэтому она улыбнулась молодому человеку своей самой обворожительной улыбкой и кивнула в знак согласия.