Глава 4 – Ненавистные мне вещи и сны
1.
Мне снится один и тот же сон. Это словно мой персональный ад, и меня наказывают снова и снова, заставляя смотреть один и тот же кошмар. И хотя я уже знаю его наизусть, он все равно меня до жути пугает, потому что в его тьме всегда прячется монстр.
Этот монстр жаждет моей смерти.
Я все задаюсь вопросом: только у меня есть свой монстр?
Это просто сон. Просто сон.
Кажется, я понимаю, откуда в этом мире столько зависимостей.
Я бегу – вот что я делаю в этом сне. Бегу по улицам босой. Мои ноги кровоточат, но я не могу остановиться, меня трясет, я напуган. Буря во мне превращается в безумно вихрящийся смерч. Бумажные клочки, поднятые со дна сознания ветром, летают вокруг оголтелыми птицами, я теряю голову от страха, и бегу, бегу, бегу – кажется, бегу уже целую вечность. Ночь и холод, и вокруг такая безжизненная и безмолвная пустота, что в темной тишине улиц я слышу эхо собственного дыхания. Я не вижу, куда бегу – передо мной простирается бесконечная тьма и пот жжет глаза. Это не останавливает меня. Ноги сами говорят мозгу, что делать. Они всегда приносят меня туда, где я быть не хочу – особенно в снах. Мне страшно, я ненавижу себя за этот страх и чувствую себя так, как будто у меня вот-вот вырвут из груди сердце. Я даже не знаю, чего так сильно боюсь.
Монстра. Я боюсь монстра.
И вдруг я оказываюсь дома. Трава на газоне мягка как шелк и приятно холодит истерзанные стопы. Я думаю об отце – боге этого газона, и мне хочется плакать. Мне хочется, чтобы этот газон меня обнял. Совершенно безумная мысль, ведь у газона нет рук и сердца. Да и что хорошего в том, чтобы их иметь? Мне они ничего путного не принесли.
Дом внутри так же пуст, как и улицы. Я умираю от жажды, поэтому хочу налить себе в стакан воды из-под крана. Воды нет. Я умру, умру. Знаю, что если сейчас не попью, то умру, но наконец вспоминаю, что в этом доме можно найти только одну жидкость – отцовский бурбон. Пошарив в его заначках, я нахожу пинту и залпом выпиваю ее. Всю бутылку. Внутренности обжигает огонь, и от этого еще больше хочется пить. Я пытаюсь заставить краны в доме работать, но они не поддаются, воды нет, и, боже, я так хочу пить, так хочу пить. Мне уже все равно, чтопить. Я по всему дому ищу бутылки с бурбоном и, обнаружив их, выпиваю одну за другой. Горло горит, живот жжет, жар сжигает полтела. Я понимаю, что умру, потому что не могу утолить жажду и хочу пить все больше и больше. Это невыносимо, и ноги продолжают кровоточить.
Я хочу умереть. Мне так больно, что я думаю о том, что лучше бы уж за мной пришел монстр.
Затем появляется брат, он идет ко мне, красный от злости. Кричит на меня, грубо обзывая. Я хочу позвать на помощь, но не могу издать ни звука, а если бы и мог, то кто бы мне помог – весь мир опустел. И я знаю, что это из-за меня, из-за того, что ячто-то сделал. Сердце готово взорваться, паника заволакивает мозг.
Было бы таким облегчением умереть.
В этот момент я обычно просыпаюсь.
Мне снится не только этот сон. Есть и другие. Как во мне может уживаться столько снов? Как они вмещаются в меня? С той минуты, как я сюда попал, мне кажется, что я все время сплю. Дошло до того, что я не хочу засыпать, но настолько выматываюсь к концу дня, что глаза закрываются сами собой.
И я засыпаю. И вижу сны.
Сплю и вижу сны.
Сплю и вижу сны.
Снова и снова. Из них состоят все мои дни.
Вот где я живу сейчас – в стране снов.
Иногда я просыпаюсь посреди ночи от страха. Иногда просыпаюсь от плача. Сны выматывают меня, и мне это ненавистно. Все мои сны полны крови, и в них всегда есть нечто, желающее причинить мне боль. Это монстр. Я никогда не видел его, но знаю – он есть.
Он приходит ко мне по ночам.
Один из моих соседей по комнате, Рафаэль, разбирается в монстрах. Нет, он не говорит о них, просто я это знаю. Люди, у которых есть монстры, узнают друг друга даже без слов.
Однажды ночью Рафаэль, сев на мою постель, разбудил меня от кошмара.
- Все хорошо, - прошептал он. - Это лишь плохой сон.
Я ничего не ответил – ждал, когда перестанет бежать мое сердце. Иногда оно бежит быстрее моих кровоточащих стоп. Когда оно успокоилось и утихло, я сказал Рафаэлю, что мне нужна сигарета.
- Постарайся снова уснуть, - возразил он.
- Ты побудешь со мной? Пока я не усну?
Он промолчал, но остался рядом.
Я вел себя как маленький ребенок. Черт. Но меня не переставая била дрожь, и я боялся, что Рафаэль уйдет. Я заснул, убаюканный его дыханием. Утром он спросил, что мне снилось.
- Я не помню, - ответил я.
- А ты постарайся вспомнить.
- Зачем?
- Затем, что иначе тебе не станет лучше.
- Ты что, скооперировался с Адамом?
Покачав головой, Рафаэль улыбнулся.
- Ну хорошо, - сказал он. - Просто знай, что я переживаю за тебя. Мне не безразлично, что с тобой будет.
Он едва меня знал, но я поверил ему. Я не боялся его. И, говоря по правде, мне нравилось, что я ему нравлюсь. Наверное, он изменит свое мнение обо мне, когда узнает поближе. Но кто ему это позволит?
- Ты слышишь меня, Зак? Я переживаю за тебя.
- Окей, я не против. Но мы можем не говорить об этом? Пожалуйста. Ты не против?
- Не против.
2.
Что мне нравится в Рафаэле, так это то, что он хороший парень. По-настоящему хороший. По-мистер-гарсиевски хороший. В первую свою ночь в кабинке номер девять он плакал. Плакал тихо и приглушенно, и я чувствовал на сердце печаль. Дело в том, что у нас с Рафаэлем одинаковые проблемы со снами и нас это чертовски печалит. И сближает. Ему полтинник с чем-то, а мне только стукнуло восемнадцать, но мы с ним сидим в одной лодке и нас несет стремительным потоком бушующей реки. Мы отличаемся только в одном, и это не разница в возрасте – в том, что он усиленно пытается вспомнить, а я усиленно пытаюсь забыть.
Еще мы схожи тем, что он ненавидит себя. Я тоже ненавижу себя. Правда мне кажется, что в глубине души Рафаэль устал от ненависти к себе и хочет покончить со всем этим я-ненавижу-себя дерьмом.
Эти сны… я ни с кем о них не говорю. Ни с Рафаэлем, ни с кем-либо из группы, ни с Адамом. Да, да, я знаю, что мои сны – навязчивые. Так их здесь называют. Один психо-врач как-то спросил меня:
- Тебе снятся навязчивые сны?
- Не совсем понимаю значение этого слова, - взглянул я на него.
- Повторяющиеся и настолько реальные, что мучают тебя, даже когда ты не спишь.
- Снятся, - признался я.
- Хочешь рассказать мне о них?
- С чего бы это?
- Такие вещи нежелательно держать в себе.
- Может и нет.
- Хорошо бы ты о них с кем-нибудь поговорил.
- Для кого хорошо?
Он проигнорировал мою неподатливость. « Неподатливость» – слово, которым в этом месте очень любят оперировать. « Неподатливый» – мягко говоря, ведущий себя как засранец. Этот психо-врач тоже вел себя как засранец, так что мы были квиты. Лучше я не буду говорить об этом, а то заведусь. Мне он не нравится. Сильно не нравится.
Есть вещи, о которых я не люблю говорить, и этого не изменить. Нужно отдать должное этому психотерапевту – он понял, что лучше сменить тему разговора, но записал что-то в своем блокноте. Я знал расклад. Все, что он запишет в блокноте, станет известно Адаму. Рано или поздно Адам, конечно же, поднимет вопрос о моих « навязчивых снах». Адам любит докапываться до сути моих проблем во время наших разговоров, или до сути вещей, которые считает моими проблемами. Он строит догадки на мой счет, и я надеяюсь, он оставит их при себе.
Иногда мне кажется, что здесь навязчиво всё и все. Мои сны не оставляют меня в покое, Адам не оставляет меня в покое и все остальные психотерапевты не оставляют меня в покое. Даже мои соседи по комнате – Шарки и Рафаэль – не оставляют меня в покое.
Я здесь уже три недели. До этого я был в другом месте – в больнице. Ничего не помню об этом кроме того, что был серьезно болен. Иногда мне снятся сны о том месте. Все одеты в белое, стены – белые, простыни – белые и пижама на мне тоже белая, что довольно странно, так как я никогда не ношу пижамы. Все ослепляюще белоснежное и, кажется, находится в вечном движении. Мне хочется зажмуриться. Я без сил, перед глазами все расплывается, и меня кто-то зовет.