Нет, так не могло продолжаться! Нужно на что-то решиться, что-то предпринять.

О, если бы Рамону в те дни предложили продать душу самому дьяволу, он бы это сделал не колеблясь!

Так я себе представлял жизнь и душевное состояние Рамона Монтеро. И как раз в это время, накануне случившегося с ним несчастья, у него состоялась встреча с мисс Паризини — кассиршей Музея восковых фигур.

Очевидно, разговор не терпел отлагательств, иначе долговязая итальянка не стала бы пересекать весь город, чтобы встретиться с Рамоном, а подождала бы до следующего дня. Но она что-то знала. Что-то такое, что нужно было срочно сообщить Рамону. Может быть, о том, что готовится ограбление музея. Возможно, даже пыталась склонить Рамона принять в нем участие?

Как бы то ни было, но именно на следующий день Рамон был убит.

Странно. Очень странно…

Я кричал и дул в телефонную трубку. Черт бы побрал эти автоматы! То тебя соединят с другим номером, то кто-то вмешивается в твой разговор…

— Алло, алло! Повторите, пожалуйста, адрес… Не валяйте дурака, пожалуйста! Кто у телефона?.. Значит, это действительно вы? Простите, мисс Престон. Я подумал, что кто-то решил подшутить. Значит, я не ослышался? Адрес Анжелы Паризини — тридцать четыре, Риверсайд Драйв… Повторяю — Риверсайд Драйв? Хорошо, спасибо. Но имейте в виду, мисс Престон, речь идет о серьезном деле, и я не расположен шутить… Алло! Алло!..

Так. Повесила трубку. Кажется, рассердилась. Значит, это не шутка: мисс Анжела Паризини, кассирша Музея восковых фигур, получающая за свою работу гроши, живет среди нью-йоркских миллионеров!

Риверсайд Драйв… Я представил себе набережную Гудзона в том месте, где начинались красивые бульвары с аккуратно подстриженным кустарником и нежным светло-зеленым ворсом газона. Но, странное дело, стоит подумать о Риверсайде, как немедленно в памяти возникает фигура дородного полисмена. Несколько снисходительно и небрежно он направляет и останавливает потоки машин. Их шины липнут к политому гудроном асфальту и шипят, как лопающиеся пузырьки морской пены. Невысокие особняки миллионеров — тихие и таинственные, как чужеземные посольства, — удобно расположились вдоль набережной. От свинцово-грязных вод Гудзона их надежно прикрывают широкие, стерильно чистые бульвары без дорожек для пешеходов. Так тише и спокойнее. Надо сказать, что жители особняков Риверсайда больше всего на свете ценят тишину и спокойствие. Здесь, в самом сердце крикливого и шумного Нью-Йорка, совершенно немыслимы громкие звуки. Здесь не слышно даже смеха и криков детей. И уж никому не придет в голову назначить на этой улице встречу с приятелем.

Массивная дубовая дверь обита сверкающей бронзой. Головы оскаленных львов навевают сонливую скуку. Двери долго не открывают, хотя с той стороны слышны спокойные шаги и приглушенный голос. Наконец появляется швейцар. Это гигантского роста негр в великолепной униформе, сверкающей золотом ярче, чем мундир чилийского адмирала. В огромной руке до смешного маленьким кажется поднос, который он протягивает с таким видом, словно оказывает мне великую честь.

Я извлек из кармана свою визитную карточку.

— Мисс Паризини дома?

Негр медленно поднял лицо, спрятал руку с подносом за спину и посмотрел на меня с любопытством.

— Рядом дверь. — Он кивнул на выход и двинулся на меня всей своей громадой. — Через черный ход, сэр, прошу вас, через черный ход…

Вот оно что! Значит, мисс Паризини живет в одной из комнат на чердаке этого дома. Обычно такие помещения занимает прислуга…

На чердак вела крутая, довольно узкая лестница. На самом верху было жарко и душно. Вероятно, от близости железной крыши. Длинный темный коридор упирался в единственную дверь. Звонка не видно. Я постучал.

Мне открыла сама мисс Паризини. Я ее сразу узнал, хотя только однажды видел ее фотографию в газете. Несколько выше меня, худая горбоносая женщина, лет сорока, высунулась в дверь, как это обычно делают, когда не хотят, чтобы пришелец вошел в квартиру. Потное лицо и подвязанный фартук говорили о том, что я оторвал ее от уборки.

Она мне сразу не понравилась, эта женщина. Может быть, поэтому я не почувствовал перед ней никакой неловкости.

— Хэлло, мисс Паризини, — сказал я довольно развязно. — Мне кое-что нужно уточнить по делу убийства в Музее восковых фигур. Видите ли, я представитель…

— Все, что мне известно, — перебила меня кассирша, — я рассказала вчера тому толстому полицейскому инспектору, который занимается этим делом.

— Вот как! — удивился я прозорливости Карригана. — Значит, он уже знает про ваш разговор с Рамоном Монтеро…

— Про какой разговор? — Она вдруг опустила плечи и как-то вся сжалась. — Что вы говорите?..

— Накануне убийства. Возле его дома, вечером… Что с вами? Вам нехорошо?

Мисс Паризини стояла передо мной мгновенно побледневшая. Голова ее медленно клонилась на грудь.

— Анжела, кто там? — раздался за дверью раздраженный мужской голос.

Женщина вздрогнула и зашептала, глядя на меня умоляющими глазами:

— Ради бога, потом, потом! Приходите через полчаса. Он скоро уйдет…

— Я тебя спрашиваю, кто там! Ты слышишь меня или нет? — повторил голос с нарастающей угрозой.

Чувствуя себя причиной назревающего семейного скандала и сообразив, что еще не представился, я громко сказал:

— Я сотрудник газеты…

Женщина почему-то заговорщически кивнула мне головой и, открывая настежь дверь, крикнула внутрь помещения:

— Да, да, Чарли, это из газеты, слышишь — из газеты! — И, обращаясь ко мне с жалкой улыбкой на все еще бледном лице, она слишком громко и слишком любезно пригласила меня войти, но, когда я проходил мимо нее, прошептала: — Умоляю вас, господин инспектор, ни слова при нем! Ни слова! Он скоро уйдет, и тогда я вам все расскажу…

Хм! Все чаще и чаще меня принимают за полицейского инспектора. Я к этому уже начинаю привыкать. Вот и сейчас. Но почему эта женщина так боится полиции? Впрочем, терпение. Ведь она обещала все рассказать, когда «он» уйдет…

Подгоняемый любопытством, я решительно вошел в комнату вслед за мисс Паризини.

«Он» оказался тщедушным, лысеющим человечком в лакированных ботинках. Встретил он меня молчаливым поклоном, показывая раскрытой ладонью на стул. Лицо стертое, неприметное. Прежде всего обращала на себя внимание его одежда. На нем был безукоризненно выутюженный смокинг. Крахмальный воротничок ослепительной белизны подпирал дряблую кожу выбритого до синевы подбородка. Этому человеку могло быть лет тридцать пять, сорок. Его подчеркнуто щеголеватый вид совсем не гармонировал с обстановкой комнаты, заставленной самой разнообразной мебелью, какими-то тюками и ящиками. Когда я сел, он посмотрел на меня спокойно и как-то вопросительно своими большими, словно с другого лица, внимательными глазами. Черные блестящие усики резко оттеняли серые, бескровные губы. Мне сразу показалось, что я уже где-то видел этого человека.

— Познакомьтесь, — запинаясь, произнесла мисс Паризини. — Это мистер Ларроти. Чарлз Ларроти…

— Очень рад, — сказал я и представился.

— Простите, вы из какой газеты? — Он наклонил вопросительно голову.

Я ответил. Потом он спросил меня, прибыл ли со мной фотограф, и после каждого моего ответа понимающе и одобрительно кивал головой и взмахивал ресницами.

Вскоре я поймал себя на том, что внимательно изучаю его телосложение: смог бы он пролезть через узкие окна музея? Да, смог бы! Рост — приблизительно пять с половиной футов. Тоже подходит. И цвет волос… Но почему он мне так знаком? Где я его мог видеть? И этот его странный наряд… Черт возьми, очевидно, надо действовать, как это сделал бы на моем месте самый заурядный репортер.

— Простите, вы родственник мисс Паризини? — перешел я в наступление.

— Да… В некотором роде.

— Это мой жених! — И, словно для того чтобы доказать это, мисс Паризини подбежала к человеку и взяла его под руку.