Лицо ее вдруг вспыхнуло, пальцы судорожно и крепко сжали альбом.

– Есть еще кто-то, – сказала она, не обратив внимания на мои последние слова, хотя, по-видимому, слышала их, – есть человек, которому, наверно, было бы приятно получить что-нибудь в знак памяти. Что в этом плохого, если я умру первая…

Она опять замолкла. Румянец внезапно вспыхнул на ее лице и так же быстро погас. Рука задрожала и отодвинулась от альбома. Она молча посмотрела на меня, потом отвернулась. Когда она сделала легкое движение, ее платок упал на пол, и вдруг она закрыла лицо руками.

Грустно было мне, помня ее радостным, счастливым ребенком, смеющимся по целым дням, увидеть ее теперь, в расцвете юности и красоты, такой разбитой и страдающей.

Огорченный до глубины души, я забыл о своем возрасте и о разнице в наших летах. Я пододвинул свое кресло, поднял ее носовой платок и тихонько отвел руки от ее лица.

– Не плачьте, ангел мой, – сказал я, вытирая платком слезы, стоявшие в ее глазах, будто она была той маленькой Лорой Фэрли, которую я знал десять лет назад.

Я сделал все, что мог, чтобы успокоить ее. Она положила головку на мое плечо и слабо улыбнулась мне сквозь слезы.

– Простите, я не смогла удержаться от слез, – сказала она просто, – я не очень хорошо себя чувствую последнее время, ослабела и немного нервничаю; я часто плачу без причины, когда остаюсь одна. Мне лучше теперь, и я могу отвечать вам как надо, мистер Гилмор, право, могу.

– Нет, нет, моя дорогая, – возразил я, – будем считать, что на данное время мы закончили наш разговор. Вы сказали достаточно для того, чтобы я как можно тщательнее позаботился о ваших интересах, и мы можем поговорить об остальном когда-нибудь, при случае. Покончим теперь с делами и поговорим о чем-нибудь другом.

Я начал говорить с ней на другие темы. Минут через десять настроение ее улучшилось, и я поднялся, чтобы уйти.

– Приезжайте опять, – сказала она очень серьезно. – Я постараюсь стать более достойной вашего доброго отношения ко мне, если только вы опять приедете!

Снова она цеплялась за прошлое в моем лице и в лице мисс Голкомб. Меня тревожило и огорчало, что она в самом начале своей жизни уже оглядывалась назад, как я – в конце моей.

– Если я снова приеду, надеюсь, я застану вас в лучшем настроении, – сказал я, – более веселой и более счастливой. Да благословит вас Бог, ангел мой!

Вместо ответа она подставила мне щечку для поцелуя. Даже у адвокатов есть сердце, и мое немного щемило, когда я попрощался с ней.

Наше свидание продолжалось не более получаса, и за этот промежуток времени она ни словом не обмолвилась о причинах, которыми можно было бы объяснить ее непонятное отчаяние и ужас перед предстоящим замужеством. Не знаю, почему и каким образом, но я был теперь на ее стороне в этом вопросе. Я вошел в комнату, считая, что сэр Персиваль Глайд имеет основание жаловаться на ее обращение с ним. Я вышел из комнаты, в глубине души желая, чтобы она поймала его на слове и взяла обратно свое обещание. Конечно, человеку в моем возрасте и с моим житейским опытом не полагалось бы колебаться так безрассудно. Я не хочу оправдываться, я могу только честно признаться, что это было так.

Близился час моего отъезда. Я послал сказать мистеру Фэрли, что зайду попрощаться с ним, если ему будет угодно, но заранее прошу прощения за то, что буду вынужден торопиться. Он прислал мне в ответ записку – карандашом на полоске бумаги: «Сердечный привет и наилучшие пожелания, дорогой Гилмор. Всякая поспешность невыразимо пагубна для меня. Не забывайте о своем здоровье. До свиданья».

Перед тем как уехать, мы с мисс Голкомб поговорили с глазу на глаз в течение нескольких минут.

– Вы сказали Лоре все, что хотели? – спросила она.

– Да, – отвечал я. – Она очень слаба и нервна. Я рад, что вы около нее, чтобы о ней позаботиться.

Проницательные глаза мисс Голкомб внимательно изучали мое лицо.

– Вы начинаете менять свое мнение о поведении Лоры, – сказала она. – Сегодня вы снисходительнее к ней, чем были вчера.

Ни один здравомыслящий человек не будет вступать неподготовленный в словесное препирательство с женщиной. Я ответил ей:

– Дайте мне знать обо всем, что произойдет. Только получив ваше письмо, я начну составлять брачный контракт.

Она все еще внимательно смотрела на меня.

– Мне хотелось бы, чтобы со всем этим было покончено. Покончено раз и навсегда, мистер Гилмор. Того же самого хотели бы и вы. – С этими словами она ушла.

Сэр Персиваль чрезвычайно любезно проводил меня до кабриолета.

– Если вы когда-нибудь будете по соседству с моим поместьем, – сказал он, – прошу не забывать, что я искренне хочу продолжать наше знакомство. Старый и верный друг этой семьи всегда будет желаннейшим гостем в любом из моих владений.

Воистину неотразимый человек, любезный, внимательный, очаровательно простой и отнюдь не высокомерный – джентльмен с головы до ног. По дороге на станцию я чувствовал, что с радостью сделал бы все в интересах сэра Персиваля Глайда – все, что угодно, кроме составления брачного контракта для его будущей жены.

Прошла неделя с моего возвращения в Лондон – без всяких вестей от мисс Голкомб.

Через восемь дней на моем столе среди других писем было письмо и от нее.

Она извещала меня, что предложение сэра Персиваля Глайда было окончательно принято и что свадьба состоится, как он этого и хотел, еще до Нового года. По всей вероятности, это произойдет в середине декабря. В марте мисс Фэрли должен был исполниться двадцать один год. Таким образом, она становилась женой сэра Персиваля за три месяца до своего совершеннолетия.

Мне не следовало ни удивляться, ни огорчаться, и тем не менее я был и удивлен и огорчен. Кроме того, я досадовал на мисс Голкомб за краткость ее письма. Все это привело к тому, что мое настроение было испорчено на целый день. В нескольких строках моя корреспондентка уведомляла меня, что сэр Персиваль уехал из Кумберленда к себе домой, в Хемпшир, а в заключение писала, что Лора весьма нуждается в перемене обстановки и поэтому решено, что мисс Голкомб повезет свою сестру к старым друзьям в Йоркшир. На этом письмо заканчивалось, без всякого объяснения относительно тех обстоятельств, которые заставили мисс Фэрли согласиться на брак с сэром Персивалем через неделю после того, как я видел ее в последний раз.

Позднее мне подробно рассказали о причине этого внезапного решения. Но не буду передавать его со слов других. Все это произошло в присутствии мисс Голкомб, и, когда ее повествование придет на смену моему, она сама опишет со всеми подробностями, как именно это произошло. А пока что, прежде чем я положу перо и удалюсь с этих страниц, мой прямой долг – рассказать об одном деле, связанном с замужеством мисс Фэрли, а именно: о составлении ее брачного контракта.

Нельзя объяснить значение этого документа, не осветив предварительно некоторых подробностей, касающихся материального положения невесты.

Я постараюсь изложить их как можно ясней и короче, без разных технических деталей и терминов. Это весьма важно. Я предупреждаю тех, кто читает эти строки, что вопрос о наследстве мисс Фэрли играл очень серьезную роль в ее истории, и, если читатели хотят понять, как развивались дальнейшие события, им придется довериться опыту мистера Гилмора и выслушать его доклад.

Наследство, на которое могла рассчитывать мисс Фэрли, было двоякого рода: недвижимая собственность, земли, которые должны были перейти к ней лишь по смерти ее дяди, и денежный капитал, который поступал в ее распоряжение по достижении ею совершеннолетия.

Займемся сначала вопросом о землях.

Во времена деда мисс Фэрли (назовем его мистер Фэрли-старший) наследниками Лиммериджа – ибо мистер Фэрли-старший умер, оставив трех сыновей, – были: Филипп, Фредерик и Артур Фэрли. Филипп, как старший сын, унаследовал поместье. Если бы он умер, не оставив по себе сына, поместье перешло бы ко второму брату, Фредерику. Если бы Фредерик умер, тоже не оставив по себе сына, поместье наследовал бы третий брат, Артур.