Тем временем буржуазия бросилась за получением виз на проезд в Западную Европу. Выдавались эти визы штабом генерала Ансельма, и фактически ведал этим делом начальник этого штаба полковник Fredemberg, уже успевший создать себе весьма незавидную репутацию. Вызвал он к себе своей заносчивостью и грубостью общую ненависть и почитался за отъявленного взяточника. Действительно, без взятки, как утверждали в Одессе, невозможно было получить разрешение на все, что находилось в зависимости от согласия французского командования. Что за выдачу виз Fredemberg взимал весьма крупную мзду, подлежит сомнению. Мне лично известен случай оплаты визы для двух лиц 80 тысячами романовских рублей, что составляло в то время примерно 12 тысяч франков. Любопытнее всего, что эти визы оказались совершенно недействительными. Французские власти в Константинополе их не признавали, причем сами их выдавали лишь по получении для каждого отдельного лица разрешения из Парижа – яркий пример французской мертвящей централизации и недоверия к своим местным даже столь крупным, как их верховные комиссары, агентам. (Слухи о взяточничестве Fredemberg'a дошли и до французского правительства и, вероятно, в связи с тем, что сей грабитель тотчас по прибытии в Константинополь вышел в отставку и открыл там же, очевидно на награбленные деньги, банк, признало нужным произвести по этому поводу расследование, которое за отсутствием жалобщиков и улик не привело ни к каким результатам. Производивший расследование граф Шевельи, которому французское правительство благодаря его русским связям давало различные поручения, касавшиеся России, мне даже говорил, что из произведенного им расследования у него получилось убеждение, что все наветы на Fredemberg'a ни на чем не основаны, с чем я, однако, позволил себе не согласиться. - В. Г.).
Одновременно с переездом Шварца в «Лондонскую» гостиницу началась там же запись и выдача свидетельств для посадки на те или иные имеющиеся в порту суда, причем некоторые из них должны были идти в Крым-Ялту-Севастополь, не подозревая, что там тоже идет эвакуация, производившаяся англичанами, некоторые – в Новороссийск и, наконец, некоторые – в Константинополь. Офицерству, распределение коего происходило особым порядком, предоставлено было право выбора направления, причем отчасти благодаря возникшим пререканиям между одесским командованием и Добровольческой армией, отчасти вследствие огромной нравственной усталости большинство предпочло временно выйти из игры и направиться в Константинополь, а многие лелеяли надежду перебраться оттуда на Дальний Восток и вступить в ряды армии Колчака. Ту же надежду питал и генерал Шварц.
Со дня на день «Лондонская» гостиница совершенно изменяла свою физиономию. Беспрерывной лентой направилась туда буржуазия и вообще гражданское население, желавшее покинуть Одессу. Для многих непричастных ни к какой политике и притом не имеющих наличных средств для существования в чужой стране такое решение было подсказано охватившей город стихийной паникой и бросило их в пучину таких лишений и страданий, которые они едва ли бы испытали в большей степени, оставаясь в Одессе.
В «Лондонскую» гостиницу приходили и толкались в обширном ее вестибюле самые разнообразные лица, о присутствии которых в Одессе я, по крайней мере, и не подозревал. Среди них было множество петроградцев, уже настолько лишенных средств существования, что это сказывалось не только на их платье и обуви, но даже и на их лицах. Появились тут внезапно и какие-то наряженные в театральные костюмы петлюровские офицеры. Оказалось, что они пришли неизвестно какими путями с предложением войти в союз с где-то еще имеющимися отрядами Петлюры для совместной охраны Одессы от большевиков.
Совету национального объединения, в состав которого я входил, была обещана французским командованием выдача виз во Францию для всех его членов. Однако отправившийся с этой целью в соответствующее бюро один из наших сочленов даже не мог туда проникнуть вследствие той толпы, которая его осаждала. Тогда я решил отправиться непосредственно в самый штаб генерала Ансельма, помещавшийся тут же на Приморском бульваре, в реквизированной им «Петербургской» гостинице, но там я застал полный хаос. Проникнуть туда было весьма легко, но найти там соответствующее лицо весьма затруднительно. Блуждая по комнатам, занятым штабом, впрочем в большинстве пустынным, я наконец набрел на какого-то русского офицера, являвшегося офицером связи.
Во время моего разговора с ним в комнату вошел какой-то маленький коренастый французский офицер совершенно не французского типа и резко меня спросил, что мне надо, и на мое указание моего дела объяснил мне в грубой форме, что исполнять он этого не может. Не имея понятия, с кем я имею дело, и видя перед собой образчик французского грубого высокомерия (куда девалась былая politesse gauloise?), я не постеснялся ему в повышенном тоне указать на совершенную недопустимость подобного обращения, причем добавил несколько нелестных слов относительно всего управления, возглавляемого прославившимся в Одессе Фредембергом. В ответ на мой выпад французский офицер как-то сразу стушевался, пробормотал какие-то извинения и мигом исчез.
Присутствовавший при этом русский офицер после ухода француза обратился ко мне с возгласом: «Наконец-то нашелся кто-нибудь, чтобы осадить этого нахала. Давно бы так».
«Да кто это такой?»
«Как, вы не знали? Да это и есть самый полковник Fredemberg».
Ясно, что после этого инцидента я прекратил всякие хлопоты по получению виз, которые, впрочем, как я уже упомянул, решительно никакого значения не имели.
Недолго продолжалось пребывание Шварца в «Лондонской» гостинице – всего два дня. Еще утром в день посадки беженцев на суда возможно было ходить по прилегающим к Приморскому бульвару улицам, но магазины и банки уже спешно запирались, а к 6 часам дня уже почти весь город был в руках большевиков. Все же Приморский бульвар и спуск к порту, однако лишь через Сабанеев мост, был еще более или менее безопасен. Я лично был записан на транспорт «Шилка», направлявшийся в Крым, куда еще до возвращения моего в Одессу выехала моя семья, но по приходе моем на это судно узнал, что команда его забастовала и никуда двигаться не намерена (впоследствии ее наполовину уломала, наполовину принудила огромная скопившаяся на этом судне толпа, положение которой в противном случае было совершенно безвыходное).
Со своей стороны я решил скрепя сердце направиться на какое-либо судно, имеющее назначением Константинополь – таковых было четыре, – надеясь уже оттуда при помощи моих английских связей – в Лондоне мне дали новый открытый лист к английским военным властям – добраться до Ялты.
Раздумывая, как добраться до такого судна – о месте их нахождения я не имел понятия, – я заметил небольшую кучку народа, толпящуюся в какой-нибудь сотне сажен от меня на том же участке обширного Одесского порта, где я находился. Наудачу направился к ней и узнал, что это пассажиры, записанные на пароход «Caucase» и ожидающие парового баркаса, чтобы доставиться на него: «Кавказ» стоял на рейде неошвартованный.
Никаких удостоверений для перехода на «Кавказ» я не имел, но это отнюдь не помешало мне беспрепятственно сесть по его приходе на обслуживавший его баркас и подъехать на нем к названному судну. Само собой разумеется, что мог я все это проделать только благодаря тому, что в виде багажа у меня были лишь два ручных чемоданчика, представлявшие все оставшееся у меня имущество. Сундук с вещами пришлось бросить в Одессе.
«Кавказ» оказался огромным французским транспортом, перевозившим во время войны туземные войска с острова Мадагаскар во Францию. Переданный вновь в частную эксплуатацию, он, однако, еще сохранил устроенные на нем приспособления для массовой перевозки людей: обширные трюмы его были снабжены устроенными в несколько этажей нарами. На этом судне должен был отплыть генерал Шварц и его штаб; на нем же было посажено множество беженцев обоего пола и более тысячи офицеров.
