— Ты деградируешь! — прокурорским тоном гремела Дора. — Совершенно перестал читать газеты. Ничем не интересуешься! В твоем возрасте…

«В твоем возрасте»! С появлением в поселке Анечки, Дора не упускала случая подчеркнуть возраст Феликса. Хотя, он был старше лично ее всего-то на два года.

Феликс не отвечал. И почти не слушал жену.

В это раннее утро у него появилось дело, не терпящее отлагательства.

По дороге домой он сделал небольшой крюк и успел одним глазом взглянуть на бетонную площадку с контейнерами.

Взглянул и ахнул!

В самом центре поселковой свалки перед бетонными контейнерами, как командир перед строем солдат, стоял новенький холодильник марки «Минск»!

Ну, почти новенький. Если не считать отломанной ручки и чуть поцарапанного правого бока. Сердце нашего Феликса заколотилось с утроенной силой.

— Варвары! Дикари! — чуть не заорал на весь поселок во всю мощь своих легких возмущенный Феликс.

Ведь до чего докатился народ! Совершенно новые вещи выбрасывает на помойку. Ведь если вспомнить послевоенное время, а-а… чего там! Феликс в сильном раздражении только рукой махнул.

Мысль его заработала с утроенной скоростью, на бешеных оборотах.

Надо срочно достать из второго сарая из-под ящиков с инструментами багажную тележку. Удобную, на таких носильщики по вокзалах чемоданы возят. И быстрей, быстрей, бегом на площадку, к заветным контейнерам. Пока не уперли.

В том, что «Минск» непременно упрут, стоит лишь чуть зазеваться, Феликс был убежден на все сто, двести тысяч процентов.

Потому и не слушал Феликс Куприн, о чем там бормочет его престарелая жена.

Не до Америки, Дора, не до Америки.

Есть дела поважнее.

В двадцатых числах августа Шагин приехал в Шереметьево. До рейса на Париж оставалось два часа. Долго не мог пристроить «Оку», платные стоянки были не по карману. Наконец плюнул и оставил машину прямо у центрального входа.

Потом долго стоял за столиком кафе. Глотал горячий кофе. Через стекло искал глазами в потоке убывающих знакомую фигуру.

Маша появилась неожиданно. Совсем не с той стороны, с которой предполагал ее увидеть Шагин. Она спустилась по эскалатору с верхнего этажа. На ней были те самые простые синие джинсы и коричневый толстый вязаный свитер.

Она смотрела поверх голов. Была чем-то явно расстроена.

Шагин стоял за столиком кафе и глотал из пластмассового безвкусный черный кофе. Машенька стояла прямо перед ним метрах в пятнадцати и кого-то искала в потоке встречающих и провожающих. Само собой, не Шагина. Она и не подозревала, что он всего в каких-то пятнадцати метрах от нее за спиной.

Наконец в толпе спешащих на посадку появился длинный парень спортивного телосложения. В одной руке он легко тащил гигантский чемодан, в другой держал бутылку пива, к которой, улыбаясь во все сорок два зуба, пока шел к Марии, постоянно прикладывался.

«Баскетболист!» — сообразил Шагин.

Длинный парень поставил чемодан, одной рукой сгреб Марию в охапку, оторвал от пола и легко закружил вокруг себя. Не забывая при этом прикладываться к бутылке. Спешащие на посадку и многочисленные встречающие бросали на них понимающие взгляды. Многие улыбались.

Только сама светловолосая девушка не выражала никакого восторга. Более того. Когда длинный парень поставил ее на место, она, по-птичьи наклонив голову набок, снизу вверх начала что-то быстро выговаривать ему.

Лицо ее было напряженным и каким-то очень злым, некрасивым.

Такой Марию Чистовскую Шагин не видел никогда. Он отвел глаза.

Где ты легкое дыхание?

Валера допил кофе из пластмассового стаканчика и, на ходу, застегивая плащ, вышел из кафе. Он очень торопился к выходу.

Он даже не оглянулся.

Наблюдать, как серебристый лайнер на Париж с ревом пробежит по его судьбе, у Шагина не было ни малейшего желания.

Писатель и издатель Валерий Шагин и супер популярная певица, звездочка шоу бизнеса, Ассоль никогда больше не встречались, не пересеклись. Хоть и жили в одном большом мегаполисе. Вращались по одной орбите. У них были даже общие знакомые. Но, увы! А может, к счастью.

Краем уха однажды Валера услышал, что Ассоль, будто бы, вышла за кого-то замуж. Якобы, тоже за очень популярного певца. Потом, вроде бы, развелась. Но он не придал значения этой информации.

Какое ему, собственно, до нее дело? Книгу, большую и откровенную о жизни Ассоль он не написал. Честно говоря, не написал ни единой строчки.

Шагин вообще предпочитал не вспоминать Ассоль. Пытался забыть все, что было с ней связано в то жаркое душное лето. И с ней, и с Машенькой Чистовской. Во избежание случайных встреч, он почти перестал ездить на дачу.

Только как-то раз мелькнуло на экране телевизора знакомое лицо, сильно измененное прической и обилием грима. Всколыхнулось в душе на мгновение, одновременно жалость и раздражение. Всколыхнулось и тут же исчезло.

Ассоль-Машенька Чистовская дергалась на сцене в лучах прожекторов и, под оглушительные, нескончаемые визги фанатов, пела в микрофон. Что-то вроде:

«Алые паруса-а! Алые паруса-а!

Привезут мне чудеса-а!».

Шагин тогда резко нажал на кнопку и переключил на другой канал.

На кладбищах всегда почему-то оглушительно кричат вороны. На фоне общей тишины их карканье воспринимается, чуть ли не как кощунство. Хотя, есть предположение, души умерших переселяются именно в этих пернатых.

Вот они и кричат, стараются привлечь внимание посетителей.

Митинское кладбище расположено, как и большинство московских кладбищ уже за Окружной кольцевой дорогой. Добираться до него удобнее всего на машине.

Постоянные посетители и служители кладбища часто видят на дорожке в районе восьмой линии еще молодую пару. Обоим где-то под сорок. Оба тщательно, скромно, но со вкусом одеты. Приходят они всегда к одной и той же могиле. Она тоже, их усилиями скромно, но тщательно и со вкусом ухожена.

Чаще всего, пока жена ухаживает за цветами, муж сидит чуть в стороне прямо на бордюре боковой дорожки. Курит трубку.

В тот день ничего необычного не было. День как день. Как множество серых, одинаковых, похожих один на другой, дней.

На кладбище Шагин всегда непрерывно курил. Не вынимал изо рта трубку.

«Ну что, сынок? Давненько мы с тобой не пересекались, не беседовали. Понимаю, у вас там, судя по всему, дела-а! Это у нас здесь, так, делишки! Понимаю.

Ладно, не обращай внимания на иронию, неуместно, конечно.

Все хотел спросить. Простая, в общем-то, вещь. В каких ты был отношениях с Машенькой? Насколько вы были близки? Понимали друг друга с полуслова, со взгляда или так, хи-хи, ха-ха, улыбочки, шуточки на гормональном уровне?

Мне это важно. Вы дышали одним дыханием или были настолько молоды и неопытны, что за вечными насмешками и иронией скрывали даже от самих себя подлинность ваших отношений? Или вообще, „отношение“ было только с твоей стороны? Мне многое нужно понять.

У нее теперь не спросишь, раньше как-то не до того было, теперь, теперь невозможно по причине наличия ее отсутствия.

И у тебя тоже теперь спросить не получается. Ты перестал выходить на связь. Может, так и надо. Может быть.

Только знай, сынок. Мне тебя очень не хватает. Я скучаю по тебе.

Ты больше не являешься, даже не снишься ночами. По-своему, это даже благородно с твоей стороны.

Наверное, ты прав. Так и надо. Каждому свое.

Я выздоровел, сынок! Окончательно!».

Перед выходом с кладбища, уже почти у центральных ворот асфальтовая дорога делает небольшой подъем. Здесь, чуть справа от центральной линии, для посетителей организована небольшая площадка для отдыха. Многие здесь сидят на скамеечках, в ожидании автобуса. Или просто собираются с силами, перед тем, как покинуть оставленных здесь родных и близких.

В тот день Шагин и Лида, не сговариваясь, свернули на площадку, присели на одну из свободных скамеек.