Успел отметить, Машенька взволнована больше обычного.
— К тебе в кабинет, — пристально глядя ему в глаза, сказала Маша.
У Шагина перехватило дыхание. И опять начали слезиться глаза.
— На второй этаж, — продолжила она, — Хочу посмотреть твои афиши и вообще. Твое место работы.
Поймав вопросительный взгляд Валеры, скороговоркой добавила:
— Родители уехали в Москву. Вернутся только завтра к вечеру.
До дачи Шагина шли молча. Валера открыл калитку, пропустил Машеньку вперед и по привычке оглянулся по сторонам. Вторая северная, да и весь поселок, будто вымер. Все люди куда-то подевались. Сплошное везение.
Как только поднялись на второй этаж, Машенька резко повернулась к нему, и положила руки на плечи. Шагин медленно и осторожно обнял ее.
Она в ту же секунду так сильно прижалась к нему всем телом, что он чуть не задохнулся. Некоторое время они стояли так, абсолютно неподвижно.
— Наконец-то… решился… — едва слышно простонала она.
Потом все было в нервной суете и спешке.
Он неумело стаскивал с нее футболку, она с него рубашку. Потом они упали на тахту и долго не могли снять друг с друга эти проклятые джинсы. Штанины и на ней, и на нем, ни в какую не желали сползать с ног.
Оба нервно усмехались и улыбками подбадривали друг друга. У Шагина вдруг возникло ощущение, что он впервые в жизни наедине с женщиной.
Было слышно, как где-то на третьей или на пятой улице какая-то озабоченная бабушка настырно звала домой непокорную внучку.
— Ну… вот! — едва слышно шептала Маша, — Вот так…
Внучка, судя по всему, ни в какую не желала уходить с улицы.
— Господи! Я так счастлива!
Настырная бабушка не отступала. Ее хрипловатый прокуренный командирский голос был уже слышен в каждом дворе.
— Я ждала этого всю жизнь!
Внучка не сдавалась. Явно была характером в бабушку.
— Подожди, не спеши! Все хорошо…
Голоса бабушки и внучки слились в конфликтном опереточном дуэте. Потом постепенно начали удаляться. Потом и вовсе стихли. Победа явно осталась за бабушкой.
— Не спеши. Положи руку сюда…
А потом, потом началась уже привычная для обоих мистика.
Вспыхнула нестерпимым светом вольтова дуга и мгновенно накрыла обоих прозрачным гигантским куполом. Шагину и Машеньке одновременно пришлось сильно зажмуриться, иначе бы оба просто ослепли.
Мерный и ритмичный гул вольтовой дуги нарастал и нарастал.
А потом они, не разжимая объятий, взлетели. Как-то так, очень естественно. Обыденно и совсем просто. Одновременно глубоко вздохнули, набрали в легкие подольше воздуха и поднялись над полом.
Потом медленно вылетели в распахнутое окно.
Тысячу раз был прав Марк Шагал, когда запечатлел на одном из своих полотен летящую над его родным Витебском парочку. В этом нет ничего необычного. Многие, если не все, в определенной ситуации летают в паре с кем-нибудь. Над родным городом или поселком. Марк Шагал, наверняка, и сам не раз испытывал это ощущение полета во сне и наяву. Или как минимум наблюдал других.
В чистом виде фантастическая и одновременно реальная земная романтика.
В полете над поселком потоки воздуха размеренно и ритмично задирали на Машеньке рубашку Валеры. Единственное, что она успела на себя накинуть перед вылетом в окно. Машенька от неожиданности вскрикивала, хватала одной рукой край рубашки, пыталась натянуть его на колени и хоть как-то прикрыть наготу, другой еще крепче хваталась за шею Валеры.
Вскрикивала она при этом тоже очень ритмично.
Ритмичные порывы ветра, ритмичные вскрики Машеньки.
Шагин не любил женских визгов, вскриков. Ни в полетах во сне и наяву, ни в каких других случаях. Даже в интимных отношениях предпочитал сдержанность.
Только не в этот раз.
Не до того в эти мгновения было нашему сорокалетнему Валере Шагину, очень похожему на Джека Лондона. Он напрочь перестал себя контролировать. Упивался бесконечной свободой полета, радостью бытия, полнотой любви и счастья.
В эти мгновения он был по-настоящему счастлив. Впервые в жизни.
Счастлив и точка.
Все было как на полотне Марка Шагала.
Незабываемо, неповторимо, непоправимо, непостижимо.
Машенька крепко спала. Дышала совершенно беззвучно, слегка приоткрыв рот.
Шагин вдруг вздрогнул и сильно зажмурился. Потом медленно раскрыл глаза. Нет, это был уже не сон… И не видение.
Из-за платяного шкафа медленно вышел сын Андрей. Одет он был как тогда, как обычно. Линялые джинсы и футболка с надписью «Адидас».
Сын скрестил на груди руки и хмыкнул:
— Ну, и как? — презрительно ухмыляясь, в упор спросил он. — Урвал свое? Самоутвердился?
— Андрей! — едва слышно прошептал Шагин. — Ты… ты ничего не понял!
— Где нам, дуракам, чай пить! За себя и за того парня? — продолжал ерничать и глумиться сын.
— Это совсем не то, о чем ты подумал!
— Матери доложишь или будешь жить, как ни в чем, ни бывало и дальше? Тебе ведь не впервой, изменять ей. Думаешь, я ничего не знаю?
— Погоди, сынок…
— Запомни этот момент!
— Андрей!
— Я всегда буду стоять за твоей спиной!
Сын Андрей исчез так же внезапно, как и появился. Просто сделал шаг в сторону и исчез в щели между платяным шкафом и стеной…
Валера Шагин, стиснув зубы, застонал.
Машенька вздрогнула и открыла глаза.
Больше всего в сыне настораживало Валеру, даже пугало, его пророческая категоричность. Андрей иногда изрекал такое, отчего потом, даже много лет спустя, у Шагина по спине бегали мурашки.
Брякал он свои «пророчества» как-то очень иронически, мимоходом, но крайне категорично. Можно было не обращать внимания. Если б не одна деталь. Его доморощенные предсказания имели подлость сбываться.
Просто волосы дыбом.
— Лет через пять, отец, ты будешь пользоваться бешеным успехом у малолеток.
— Что? С чего это ты взял?
— Знаю, — пожал плечами Андрей, — Я знаю их. И знаю тебя.
Как в воду глядел тогда, сынок мой ненаглядный.
Или еще. О матери Лиде. Когда-то, лет десять назад Андрей совершенно неожиданно с неподдельной грустью в голосе высказался:
— Когда-нибудь наша мама свихнется на борьбе с микробами.
— Не смей так говорить о матери! Свихнется! Что за хамский тон?
— Но ведь это правда! — удивленно ответил сын. — Так и будет.
Или еще одно. О работе отца.
— Тебе, отец, надо на прозу переходить.
— С чего это? — усмехнулся Валера.
Именно в этот год у Шагина пошли сразу две пьесы. Уже были написаны еще три одноактных. Открывались вполне отчетливые перспективы. Андрей не мог этого не знать. Вместе с Лидой был на премьерах.
— Драматург должен быть холериком. Лучше даже истериком и психопатом. Тогда его ждет настоящий успех. А ты у нас меланхолик. Лучше пиши прозу. Или сценарии для кино, для телевидения.
Шагин тогда не нашелся что ответить. Недовольно поморщился и сделал вид, что занят потухшей трубкой. Но слова Андрея запали. Вот сейчас всплыли.
— Кем ты вообще хочешь быть? Куда думаешь поступать?
— До аттестата надо еще дожить, — как-то очень грустно ответил сын.
Эти слова Андрея, «надо еще дожить», несколько месяцев гвоздем сидели в голове Шагина. Уж очень безнадежным тоном произнес Андрей тогда эти слова. Неужели сын уже тогда что-то предчувствовал? Откуда он мог столь многое знать наперед? Шагин никогда не верил ни в какие предсказания, считал футурологию глупостью, к астрологии вообще относился с брезгливостью. А тут…
— До аттестата еще надо дожить!
Машенька стояла у окна кабинета Шагина и еще неодетая расчесывала свои длинные русые волосы. На ней была только валерина рубашка. Женщин любого возраста хлебом не корми, дай напялить на себя мужскую рубашку или свитер.
Шагин лежал в постели. Курил, смотрел на Машу.
Они еще не знали, что это их второе и последнее утро.
