Наконец Кейт рассказала о своем затруднительном положении шоферу, намекнув, что его услуги будут вознаграждены. Он помчал ее в Лондон, время от времени поглядывая назад, чтобы понять, насколько больна его пассажирка и не следует ли везти ее прямо в больницу; так они объехали один за другим четыре отеля, но тщетно. Наконец, в Блумбери он зашел в отель, который был явно не по карману Кейт-домохозяйке, но подходил Кейт в ее новом качестве, и, вернувшись, сказал, что если она в состоянии немного подождать, то приблизительно через час освободится двуспальный номер с ванной; стоимость номера привела ее в ужас, но выбора не было.

Расплатившись с шофером, Кейт внесла аванс за номер и, ответив утвердительно на вежливый вопрос, в состоянии ли она подождать немного в вестибюле, пока не освободится номер, села в кресло и стала ждать. Внимание посторонних людей, их забота были очень трогательны, и она принимала их: что поделаешь, ведь не в больницу же сразу бежать; эта перспектива была отвергнута Кейт в результате переговоров шофера с портье – о возможности занесения инфекции, эпидемии и так далее. Нет, портье, шофер и сама Кейт единодушно решили, что у нее скорее нервное истощение, чем какая-нибудь болезнь, и она осталась сидеть совершенно обессиленная в вестибюле, стараясь сосредоточиться на том, что происходит вокруг. Если смотреть с выгодной наблюдательной позиции – с вершины Альп, например, сквозь окуляры сверхмощного бинокля, – окружающее будет выглядеть так, словно вся Европа снялась с насиженных мест и началось великое переселение народов. Этот вестибюль, обрамленный островками цветов – искусственных, правда, но имитирующих природу с таким мастерством, что живые рядом с ними казались бы жалкими и лишними, – униформа служащих отеля, нарядно одетая, праздная публика поначалу отвлекли внимание Кейт, и она упустила одно весьма примечательное обстоятельство: оказывается, она была здесь чуть ли не единственной англичанкой. Рассыльные и носильщики, снующие туда-сюда, приветливые, услужливые клерки за своими конторками – нечто вроде заботливых нянек для приезжающих (такой же нянькой, таким же клерком совсем недавно была и сама Кейт), официанты и, наконец, гости – все были из разных уголков Европы. Как будто она и не покидала Стамбул; такую разношерстную публику с одинаковым успехом можно встретить и в Малаге, и в Аликанте – где угодно, кроме, конечно, той деревушки, откуда она уехала вчера. Она напрягла слух, чтобы звуки чужой речи стали более доступны для восприятия, и в то же время ее слух, словно губка, впитывал целые потоки речи, смысл которой без всяких усилий с ее стороны оседал в ее мозгу. Молодая пара неподалеку говорила по-немецки; они уставились на нее, и Кейт не поняла, что же в ней так привлекло их внимание. Они продолжали упорно, но дружелюбно на нее смотреть. Оба были очень красивы и, без сомнения, богаты. На нем, несмотря на типично лондонский удушливый летний день, было пальто из: сероватого меха, похожего на кротовый. Оно было застегнуто на все пуговицы, кроме верхней у ворота, откуда выглядывала ослепительно белая шелковая рубашка. У него были темные ласковые глаза, волосы, подстриженные под пажа, лежали черными кольцами. Девушка была его двойником. Она тоже была брюнетка и подстрижена в точности как он. На ней было длинное платье из белого крепдешина со множеством мельчайших, обтянутых материей пуговиц спереди и на рукавах. Тонкие, гибкие пальцы молодых людей были сплошь унизаны кольцами. Даже в этой сытой, праздной толпе эти двое бросались в глаза, как олицетворение гармонии и полной ублаготворенности. Стоило этой паре появиться где-нибудь, как всем становилось ясно, что, едят ли они, занимаются ли любовью, беседуют ли, спят, это не просто отправление жизненных функций, а каждодневный праздник, таинство. Посмотришь на них, и создается впечатление, что их всю жизнь только и делали что холили и лелеяли… Кейт была не единственной, кого заинтересовала эта пара. Поэтому-то, видно, они так бесцеремонно и взирали на нее, как бы говоря: «Да, нам не в диковинку быть в центре внимания; этим мы расплачиваемся за то, что элегантно одеты, молоды и красивы. Но всему есть предел!» Кейт отвела взгляд и решила послушать, о чем они говорят по-немецки, но теперь они говорили по-французски и обсуждали, взять ли им машину сейчас и махнуть к друзьям, живущим где-то в Уилтшире, или тронуться в путь после ленча – нет, в ресторане, разумеется: здесь вряд ли можно найти что-нибудь удобоваримое… Звуки их речи то приближались, то удалялись, словно Кейт обмахивалась веером; лоб у нее был холодный и влажный; над ней склонилась молодая улыбающаяся женщина в чем-то броском, черно-белом, и на английском языке с иностранным акцентом предложила следовать за ней. Кейт смотрела на нее пустым, невидящим взглядом, и той пришлось повторить свое предложение.

– Извините, – пробормотала Кейт, – мне что-то нездоровится.

Она с трудом стала подниматься на ноги, и девушке пришлось ее поддержать. Тепло и забота уже стали обволакивать Кейт: о да, эта девушка знала свое дело – кто лучше Кейт мог оценить это, когда она сама еще так недавно исполняла те же обязанности.

– О, какая жалость, меня предупредили, что вы нездоровы, вы и выглядите не лучшим образом, давайте-ка я провожу вас в номер – вам, видно, следует полежать.

Такого обслуживания по высшему классу, за которое и заплачено по высшему тарифу, сразу не получишь, его приходится дожидаться – особенно в разгар лета, в августе, – но уж когда настает твоя очередь, получаешь внимание и заботу сполна.

Согретая любовью и участием, Кейт вскоре уже была в своем номере, и девушка по имени Аня, приехавшая в Англию из Австрии для совершенствования в профессии администратора отеля, которой она и без того превосходно владела, помогла Кейт раздеться, уложила ее в постель, задернула шторы, чтобы создать мягкий полумрак, заказала чай с лимоном и сухое печенье, предписала ей полный покой… и удалилась, оставив Кейт на попечение другой девушки, итальянки, такой же доброжелательной и заботливой и тоже приехавшей в Англию для дальнейшего освоения тонкостей профессии, а также для совершенствования в английском языке. Она еще не настолько преуспела в сфере обслуживания, как ее коллега Аня, ибо если всеохватывающая теплота и забота Ани распространялись на все этажи отеля, то Сильвии пока хватало всего на один этаж.

Сильвия тоже ушла, предложив с неизменной улыбкой свои услуги: пусть Кейт нажмет соответствующую кнопку на панели, как только ей что-нибудь понадобится.

Кейт осталась, наконец, одна в комнате, которая по размерам была не больше самой маленькой спальни в ее доме. Все здесь было продумано и рационально. Односпальная кровать, в которой она лежала, была такой же узкой, как и та, что Кейт и Майкл купили после свадьбы, когда они могли позволить себе лишь самую маленькую из двуспальных кроватей. Вторая, родная сестра первой, стояла параллельно на расстоянии вытянутой руки, покрытая дымчато-розовым покрывалом, с двумя небрежно брошенными поверх него подушками в розовых наволочках, которые должны были напоминать постояльцам о доме, о домашнем уюте; ни одной лишней вещицы, все практично до предела. Гардины – плотные, тоже в розовых тонах, такие обычно стираются машиной, а не вручную и после стирки не нуждаются в утюжке. Какой смысл жить в отеле, если ты все равно остаешься домашней хозяйкой? Но Кейт упорно продолжала инвентаризацию комнаты: ковер серого цвета – тоже практично, не такой маркий. Вот со стенами вышла промашка: белые обои да еще с какими-то вмятинами вроде оспин, в которые всегда забивается пыль; такие стены, наверно, надо пылесосить не менее двух раз в неделю. В номере еще стояли телевизор, радиоприемник и в изголовье кровати – панель с кнопками и переключателями.

Но тихой эту комнату отнюдь нельзя было назвать: бушевало и неистовствовало уличное движение под окнами, которые из-за погоды волей-неволей приходилось держать открытыми настежь, и, кроме того, откуда-то из конца коридора все время слышался гул голосов и взрывы смеха: по всей вероятности, там было помещение для прислуги. Так что Кейт могла оставаться в приятном полумраке, не двигаясь и не беспокоясь ни о чем… но о тишине нечего было и мечтать.