Была еще одна проблема – Тим; ему уже исполнилось девятнадцать, и в семье всячески поощряли его самостоятельность, но на сей раз он не собирался уезжать на лето из дома. Он всегда был, что называется, «трудным ребенком». Словом, получалось, что ради одного только Тима будет функционировать целый дом в южном Лондоне. Ей, матери, придется вести хозяйство. Ближайшие летние месяцы пройдут так же, как проходили уже не раз. Ее дом будет базой для семьи, бороздящей шар вдоль и поперек: то после учения домой на каникулы, то проездом куда-нибудь с остановкой на день или на недельку дома – и так без конца; она будет их всех кормить, сбиваться с ног, заботясь об удобствах своих детей, их друзей и друзей их друзей. Всегда к услугам, всегда готовая бежать по первому зову.
Она предвкушала это время не только потому, что предстояло появление новых лиц; она радовалась самой суете, связанной с устройством молодежи, а главное, предвкушала сознание своей необходимости; возможность посвятить больше времени своему саду тоже радовала ее. Когда они, Кейт и Майкл, распрощавшись с активной жизнью, уедут отсюда, то не о доме будет тосковать Кейт, а о саде – поистине прекрасном, каким бывает только английский сад после почти двадцати лет неусыпных, любовных забот. Глядишь на него, и кажется, что не человеческие руки взрастили его, а он сам, как по волшебству, поднялся из земли, раскидав тут лужайку, там – группку лилий, подальше беседку из вьющихся роз и повсюду островки разнотравья. Круглый год там пели птицы. Нежно дул ветерок. Там не было клочка земли, которого бы Кейт не знала, к которому не приложила бы рук, который не возделала бы сама – с помощью земляных червей, конечно.
Она сидела, вдыхая аромат роз, лаванды и чабреца, и наблюдала, как от дома к ней идут муж и его гость.
Звали гостя Алан Пост, и он не имел никакого отношения к медицине; он был международным чиновником и служил в одном из учреждений Организации Объединенных Наций. Познакомился он с доктором Майклом Брауном в зале ожидания Лос-Анджелесского аэропорта – самолет, которым оба должны были лететь, задержался из-за тумана. Коротая время, они играли в шахматы и потягивали виски, а под конец обменялись адресами. Неделю тому назад они случайно столкнулись на Гудж-стрит и зашли куда-то пообедать. После этого Майкл пригласил Алана к себе провести воскресный день в семейном кругу.
Если бы не было перебоев с электричеством, то Брауны приготовили бы традиционно-английский воскресный обед – не ради себя, конечно, ибо они давно уже отошли от старинных обычаев, а ради того, чтобы угостить Алана; у них даже была давняя семейная шутка о том, что они, как крестьяне, наживающиеся на туристском буме, неизменно предлагают своим друзьям-иностранцам блюда английской национальной кухни. Но сегодня шеф-поваром была Эйлин, а ее помощником – Тим. И перед тем как куда-то убежать по своим девичьим делам, Эйлин подала на стол холодный турецкий суп из огурцов, шиш-кебаб на вертеле и ледяной абрикосовый шербет – холодильник работал на газе. За обедом было выпито немало «Сангрии»
[1]
– рецепт привез в прошлом году из Испании средний сын.
После обеда Майкл и Алан Пост не сразу встали из-за стола и с увлечением продолжали разговор, который они позднее перенесли наверх, в кабинет хозяина. Кейт налила кофе в симпатичные пластмассовые чашечки, которыми стала пользоваться для сервировки стола на воздухе с тех пор, как однажды к ним в сад в погоне за каким-то своим недругом ворвалась соседская собака и вдребезги разнесла ее лучший фарфоровый сервиз. Подав кофе и шоколадные вафли, она изобразила на лице вежливую улыбку, за которой, как за хорошей ширмой, можно было думать о чем-то своем. В данный момент она думала о муже.
Когда он вот так поглощен захватывающей беседой с друзьями, особенно с приезжими иностранцами, он отдаляется от нее, становится чужим. Объяснялось это вовсе не тем, что он принадлежал к людям, которые ведут себя по-разному в зависимости от окружения, – просто когда он бывал, например, с Аланом Постом, создавалось впечатление, что вокруг Майкла образуется особая, более утонченная атмосфера, атмосфера окрыленности, плечи его расправлялись, словно у него вырастали крылья… В прошлом году, когда Кейт сопровождала мужа в Штаты, она не раз была свидетельницей такого душевного подъема; она почувствовала тогда, будто все годы их совместной жизни он хранил в своих внутренних кладовых нерастраченный запас духовных сил, которым не находил применения в рамках семьи; Кейт и Майкл, разумеется, проанализировали ее впечатления и ощущения. Она питала тайную надежду, что и он ответит ей таким же признанием, но муж ничего не сказал. Она сидела и думала, что вот в этом году целых четыре месяца он будет один, без жены, лишь время от времени встречаясь с дочерью; и другая улыбка – сухая, ироничная – появилась у нее на лице. Она отдавала себе в этом отчет, она, как говорится, «отработала» эту улыбку. При других обстоятельствах – если бы, скажем, какая-нибудь женщина помоложе (не ее ровесница, не такая, как Мэри Финчли) стала искать у Кейт ответа на этот животрепещущий вопрос – она бы, наверное, откинувшись небрежно на спинку стула и укрывшись за броней иронии, тоном умудренной опытом женщины ответила: «Все мы в молодости придаем слишком большое значение пустякам – кто из мужчин не флиртует? Право же, это не в счет в здоровом прочном браке!» На смену прежней полуулыбке-полугримасе пришло нечто весьма смахивающее на ликование: удалось-таки обойти расставленную ловушку, избежать опасности… Сидя под раскидистым деревом, слегка касаясь ручки кофейника, как бы давая этим понять: кофейник полон, пейте сколько угодно, – и не переставая улыбаться, она вдруг услышала внутренний голос, говоривший ей: «А ведь ты сама себя беспардонно обманываешь! Чудовищно! Зачем все это нужно? Есть в этом что-то такое, от чего ты сознательно отводишь глаза». Она прислушалась: кажется, мужчины заговорили о чем-то, касающемся и ее.
Конференция, на которую приехал Алан Пост, столкнулась с рядом организационных трудностей. Вернее, не сама конференция, а одна из ее комиссий; организация, под эгидой которой проходит конференция, называется Всемирной продовольственной организацией и занимается изучением того, чем и как питается человечество. Или не питается. Когда члены комиссии собрались за столом заседания, выяснилось, что из-за цепи роковых случайностей работу начать нельзя – одного переводчика свалил грипп, другой сломал бедро, третий скоропостижно умер в Лиссабоне. И если найти квалифицированных переводчиков с французским, немецким, испанским языками было проще простого, то найти людей, в совершенстве владеющих португальским и английским одновременно да вдобавок еще достаточно эрудированных, оказалось куда труднее. Португальский язык требовался потому, что одна из подкомиссий занималась проблемой кофе; в Бразилии же, ведущем мировом производителе кофе, официальный язык – португальский. Заседание подкомиссии пришлось отложить, пока не подберут переводчиков. Двоих уже нашли, не хватало еще двоих; Алан Пост и Майкл вопросительно смотрели на Кейт, ожидая, что она с радостью ухватится за эту возможность и станет третьей. Три года назад Кейт перепечатала на машинке для подруги, которая сама печатать не умела, популярную книгу о разведении кофе и его рынках сбыта. Поэтому она разбиралась в существе предмета. Кроме того, у нее были прекрасные способности к языкам. Французский и итальянский она знала хорошо; португальским владела в совершенстве, так как была наполовину португалкой. Она рано окончила школу, и у нее образовался трехлетний перерыв перед поступлением в университет. Один год из этих трех она провела в Лоренсу-Маркише [2] в гостях у своего деда, филолога по профессии. Там она говорила только по-португальски.
Чему еще научилась она за этот год, живя в городе на берегу Индийского океана? Дед был приверженцем старых взглядов на место женщин в обществе и относился к внучке со всей строгостью. Правда, он исполнял любое ее желание, но в то же время не давал забыть, что ей, существу женского пола, раз и навсегда отведена второстепенная роль в его жизни, так же как его жене и дочерям. Вот Кейт того периода, какой она себя помнит: юная, хрупкая, как камелия, девушка с молочно-белой кожей и густыми каштановыми волосами, в льняном белом вышитом платье – воплощение такой притягательной женственности, что молодые люди, окружавшие ее, дав волю воображению, не могли оторвать от нее глаз. Она обмахивалась шелковым вышитым веером, изящно вращая кистью, как ее учила старая нянька, а юноши, которые должны были испрашивать разрешения деда даже на то, чтобы разговаривать с Кейт, сидели полукругом в плетеных креслах и наперебой расточали ей комплименты. Шел 1948 год. Она пользовалась огромным успехом в Лоренсу-Маркише – отчасти потому, что ей, англичанке, как она ни старалась, трудно было следовать нормам, которые дед считал идеалом; отчасти потому, что сочетание коротких рыжеватых волос с карими глазами было редкостью в краю знойных сеньорит; а отчасти потому, что при нетерпимости деда к любым вольностям поведение Кейт и высказываемые ею взгляды производили порой впечатление тонко рассчитанной, ловкой игры, которая расценивалась в колонии как скрытый вызов дедовым установлениям.
