Наконец, поравнявшись с Робертом, я посмотрела ему прямо в глаза и громко спросила:
– Вы ничего не перепутали? Лекции проходят в другом месте. Я могу вас проводить.
– Можно на «ты», – усмехнулся он, снова удивляя меня чистотой своей речи.
– Вы не потерялись? – упрямо повторила я, подчеркивая дистанцию между нами. – На шоссе много поворотов. Вы, наверное, заехали не туда.
– Прекрати строить из себя идиотку, – вдруг резко сказал он, – ты знаешь, зачем я здесь.
Я сделала удивленные глаза:
– Понятия не имею.
– Сколько у тебя таких? – спросил Роб, глядя на меня потемневшими от гнева глазами.
Я не на шутку испугалась: мне еще не приходилось сталкиваться с настоящей мужской агрессией. На меня могли обижаться, но ненавидеть…
Отступив на шаг назад, я постаралась изобразить улыбку и невинно поинтересовалась:
– Не понимаю. Таких – это каких?
– Крутых политиков с мигалками и охраной. Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– И уже так испорчена.
«Дурдом. Меня бог знает в чем обвиняет английский актер, кумир миллионов девочек-подростков и их мам! Что за день сегодня!»
– Я не понимаю. Вы назвали меня испорченной – почему?
– Так вот как ты зарабатываешь?! – воскликнул Роберт, и я опять испугалась.
– Как – так?
– Тебе нужно избавиться от порока, – отрезал Стронг, не отвечая на мой вопрос.
Он приблизился ко мне и пытливо заглянул в мои глаза. Его взгляд уже не был холодным и презрительным, но я не могла понять его. Роберт был так близко, что я почувствовала его дыхание на своем лице. Мое сердце бешено забилось, ладони вспотели. Мне стало нехорошо, и я снова отступила назад.
– Кто-то должен тебя спасти, – угрожающе проговорил англичанин.
«Спасти! Нашел тоже Сонечку Мармеладову, Катюшу Маслову! Бред! Бред! Бред!»
Что ему сказать? Как объяснить, что мужчин просто тянет ко мне? Они влюбляются в меня, предлагают все, что только можно предложить. И иногда, если человек в состоянии помочь мне деньгами или связями, я принимаю от него знаки внимания. Для меня важно ничего никому не обещать и не продаваться ни за какие сокровища мира!
Маму не удивляет то, что время от времени у меня появляются новые вещи или драгоценности. Она и бровью не повела, даже когда я прикатила домой на новенькой «Мазде». Мама всегда знала, в кого я такая. Этот дар – или проклятье – передал мне отец.
Я посмотрела Роберту прямо в глаза и безапелляционно завила:
– Не надо меня спасать, – затем резко повернулась и зашагала к своей машине, ни разу не оглянувшись. Я почти физически ощущала его обжигающий взгляд, брошенный мне вдогонку. Моя кожа буквально плавилась под ним.
Я запрыгнула в «Мазду», завела мотор и, развернувшись, помчалась к шоссе. Мне было видно, что Роберт Стронг все еще стоит рядом со своим автомобилем и смотрит на меня. Наши глаза встретились, и я вспыхнула, словно первоклашка. Потом резко отвернулась и стала смотреть на дорогу – не хватало еще врезаться в елку прямо у него на глазах.
Дурная наследственность
Идти в университет с сумкой, набитой деньгами, совершенно не хотелось. Пришлось ехать домой. Я свернула на ближайшем светофоре и попала на узкую лесную дорогу, где едва могли разъехаться два автомобиля.
Мне сложно было вести машину: голова гудела, словно чугунный колокол. Пытаясь заново воссоздать картину событий этого длинного, странного дня, я вспомнила утро, знакомство с Антоном, недовольные взгляды девиц – все было нормально, ничего особенного не происходило.
Вдруг перед моим внутренним взором предстала лесная опушка, та, на которой я очутилась в перерыве между парами. Мне вспомнился взгляд, напугавший меня тогда, и душу снова наводнила ноющая, странная пустота, возникшая в области солнечного сплетения.
Я вздрогнула и, тряхнув головой, попыталась сбить с себя полуистерическое оцепенение. В голове тут же разорвались сотни микроскопических зарядов. Я дернулась от неожиданной и резкой боли, выпустив руль. Машина тут же свернула с узкой дороги и чуть не врезалась в поваленное дерево. К счастью, моя нога вовремя нажала на тормоз.
Боль парализовала все тело. Я не могла пошевелиться и сидела, безвольно откинувшись назад, почти потеряв сознание.
Не знаю, сколько времени длился этот жуткий ступор. Когда руки снова начали слушаться, я открыла окно. Вечерело, и первые сумерки опускались на осенний лес. Птицы пели так красиво, что я невольно заулыбалась, чувствуя себя почти счастливой. Головная боль постепенно отступала.
Мои мысли вернулись к событиям сегодняшнего дня.
Теперь я думала только о Нем. Воспоминания о Роберте прогнали остатки боли. И все же он казался мне очень странным. Он вел себя не так, как другие мужчины. Я не впечатлила его своей непосредственностью. Роберт не восхищался мною, а, наоборот, критиковал – каждый раз, когда мы встречались…
Кажется, он сразу возненавидел меня. Я вспомнила его взгляд – ясный и холодный, словно зимнее небо, – и вздрогнула. Его взгляд. Такой же, как и тот, что я почувствовала на злополучной лесной поляне. Или нет?
Голова вновь загудела, но на этот раз мне удалось взять себя в руки и не поддаться панике. «Почему я в который раз вспоминаю события сегодняшнего дня? Почему не могу отвлечься от мыслей о Стронге? Он сказал, что меня надо спасать. От чего? Или от кого? От людей, которые желают мне только добра? Что в голове у этого англичанина? Что, черт побери?! Неужели он считает меня проституткой или юной содержанкой богатых папиков?»
Правду обо мне знали только трое: я и мои родители. Мать хранила это знание с мрачной отчужденностью, отец во время наших редких встреч вовсе об этом не заговаривал. «Ну и что? Я такая, какая есть. Я что, ненавидеть себя должна?»
Меня начала одолевать злость, прогнавшая боль. Я, словно фурия, выскочила из машины и злобно пнула ногой ни в чем неповинную осинку. Резкая боль, теперь уже в стопе, успокоила меня. Я опустилась на поваленное дерево и огляделась. Уже совсем стемнело.
Где-то послышался скрип, и я резко обернулась. Огромная сосна раскачивалась на ветру, издавая зловещие звуки, похожие на всхлипы. Сама я не плакала с детства – такой характер.
Порыв ветра растрепал мою челку, и я по-кошачьи прищурилась. Какое-то новое чувство возникло сегодня в моем сердце, такое необычное и такое естественное…
Домой я приехала поздно. Мать мрачно смотрела телевизор.
– Что так поздно? – недовольно спросила она, – ты опять?..
– Я принесла деньги, – тихо сказала я, бросая на пол сумку с евро.
– Ты же знаешь, меня это не интересует, – сухо ответила мать, не обернувшись.
Мне была хорошо известна истинная причина ее недовольства: я была копией своего отца, а мать все еще любила его – и ненавидела одновременно.
Ненавидела, потому что не могла вернуть. Любила – потому, что не могла не любить. Каждая женщина, с которой он общался больше минуты, обязательно влюблялась в него. «А он? – Я задумалась. – Интересно, кого любил он? И любил ли когда-нибудь вообще? Мне всего семнадцать. Я еще могу полюбить, и уверена, что это будет взаимно. Хотя… – Я вспомнила презрительный взгляд Стронга и вздрогнула. – Нет, этот – не для меня. Вокруг много парней, более понятных и доступных. А он – из другого мира, в котором за человеком постоянно следят папарацци, где все помешаны на похудении и диетах, на здоровом образе жизни, хотя многие из них умирают от передозировки запрещенных препаратов. Они получают миллионы за свою работу, но чем, в сущности, они занимаются? Играют роль. Делают то, чем каждый из нас занимается по сто раз на дню. Как, должно быть, развращает то обстоятельство, что тебе платят бешеные деньги просто за то, что именно ты, а не кто-то другой подарил свое лицо персонажу фильма! Человек понимает, что его персона стоит очень дорого, и начинает относиться к себе как к бесценному произведению искусства. Он больше не может с юмором смотреть на вещи. А это уже диагноз».
