– Все влашебство, – говорила Елена Лукьяновна. – Мужик был и на дух хаживал, а тут его расстригнули, а он под землю. Офицер: «пали», а он под землю.

Ольга Сергеевна удивляется.

– Теперь, – продолжает Елена Лукьяновна, – теперь два отрока сидели в темнице, в подводной, не забудь ты, темнице.

Слышит Лиза, как рассказчица сахарочку откусила.

– Ну и сидели, и отлично они сидели. Крепость подводная со всех сторон; никуда им выйти невозможно.

– Да! – говорит Ольга Сергеевна.

– Все отлично, так что же, ты думаешь, выдумали? «Дайте, – говорят начальнику своему, – дайте нам свечечки кусочек». Доложили сейчас генералу, генерал и спрашивает: «На что вам свечечки кусочек?»

– Это в подводной крепости? – спрашивает Ольга Сергеевна.

– Там, – отвечает странница. – «Священную Библию, говорят, почитать». Ведь, разумей, что выдумать надо было. Ну и дали. Утром приходят, а они ушли.

– Ушли?

– Ушли.

– Как же так?

– Так под водою и прошли.

– С огарочком?

– Так с огарочком и прошли.

Слушает все это Лиза равнодушно; все ей скучнее и скучнее становится.

«Где же эти люди? – спрашивает она нередко себя. – Что это за Бертольди такая еще? что это за чудовище? – думает Лиза. – Верно, это лицо смелое и оригинальное».

А тут Елена Лукьяновна сидит, да и рассказывает:

– Ну уж, мать, был киятер. Были мы в Суконных банях. Вспарились, сели в передбанник, да и говорим: «Как его солдаты-то из ружьев расстригнули, а он под землю». Странница одна и говорит: «Он, говорит, опять по земле ходит». – «Как, говорим, по земле ходит?» – «Ходит», говорит. А тут бабочка одна в баню пошла, да как, мать моя, выскочит оттуда, да как гаркнет без ума без разума: «Мужик в бане». Глянули, неправда он. Так и стоит так, то есть так и стоит.

– Боже мой! – простонала Ольга Сергеевна.

– Да. Как женщины увидали, сичас вразброд. Банчик сичас ворота. Мы под ворота. Ну, опять нас загнали, – трясемся. «Чего, говорит, спужались?» Говорим: «Влашебник ходит». Глядим, а она женскую рубашку одевает в предбаннике. Ну, барышня вышла. Вот греха-то набрались! Смерть. Ей-богу, смерть что было: стриженая, ловкая, как есть мужчина, Бертолева барышня называется.

– Зная мерзавка, – замечала Ольга Сергеевна.

– Стриженая.

– Фуй.

Лиза гуляла. Был одиннадцатый час очень погожего и довольно теплого дня.

Лиза обошла Патриаршие пруды и хотела уже идти домой, как из ворот одного деревянного дома вышла молодая девушка в драповом бурнусе и черном атласном капоре, из-под которого спереди выглядывали клочки подстриженных в кружок золотистых волос.

Девушка шла довольно скоро, несколько вразвал. В руках у нее были две книги, пачка папиросных гильз, стклянка с бесцветной жидкостью.

Поравнявшись с Лизой, девушка хотела ее обойти, но поскользнулась, уронила папиросные гильзы и стклянку, которая тотчас же разбилась и пролилась.

Лиза инстинктивно нагнулась, чтобы поднять разбитую стклянку и гильзы.

– Не трогайте, – спокойно произнесла тонким дискантом девица.

– Я хотела поднять ваши гильзы.

– Нет, это уж ни на что не годится. Они облиты едким веществом, их теперь нельзя набивать. Какая досада! – окончила девушка, отряхивая марселиновую юбку. – Это все прогорит теперь, – продолжала она, указывая на брызги.

– Что ж это было в этой стклянке?

– Это была кислота для опытов.

– Скажите, пожалуйста, вы не mademoiselle Бертольди? – спросила, несколько конфузясь, Лиза.

– Допустим-с, что это так.

– Я слыхала о вас.

– Бранят меня?

– Да… некоторые.

– А вас как зовут?

– Бахарева, – отвечала Лиза.

– Слыхала, Бычков говорил о вас. Вы где живете?

– Я далеко.

– Зачем же вы идете сюда на Бронную? А впрочем, я не знаю, зачем я об этом вас спрашиваю.

– Я гуляю, – отвечала Лиза.

– Вы работаете над чем-нибудь?

Лиза затруднилась ответом.

– Я читаю, – отвечала она.

– Я теперь работаю над Прудоном. Он часто завирается, и над ним надо работать да работать, а то сейчас загородит вздор. Вы знакомы с Пру доном?

– Только по журнальным рецензиям.

– О! Наша специальность – доведение мысли до состояния непроизводительности. Это факт.

– Ну, не все же пропадает, – возразила Лиза.

– Факт.

– Я, впрочем, не читала Прудона.

– Зайдите ко мне, я вам дам.

Лиза поблагодарила.

– Только работайте над ним, а не берите ничего на веру: у него тоже есть подлая жилка.

– У Прудона?

– Факт, – зарешила Бертольди и, остановясь у калитки одного грязного двора в Малой Бронной, сказала: – Входите.

Лиза вошла во двор, за нею перешагнула Бертольди.

– Прямо! – сказала она, направляясь к флигелю с мезонином.

Лиза пошла за Бертольди на деревянное крылечко, с которого они поднялись по покосившейся деревянной лестнице в мезонин.

Бертольди отворила дверь и опять сказала:

– Входите.

Лиза очутилась в довольно темной передней, из которой шло несколько тонких дощатых дверей, оклеенных обоями. Одна дверь была отворена, и в ней виднелась кухня.

– Акулина Ивановна дома? – крикнула, ни к кому не относясь, Бертольди.

– Нетути, ушедчи, с полчаса будет, как ушедчи, – отвечал женский голос из кухни.

– Досадно, – проговорила Бертольди и сейчас же добавила: – поставьте, Алена, мне самовар, я есть хочу.

Бертольди отворила дверь, которой Лиза до сих пор вовсе не замечала, и ввела свою гостью в маленькую, довольно грязную комнатку с полукруглым окном, задернутым до половины полинялою ситцевою занавескою.

– Коренев! – крикнула она, стукнув рукою в соседнюю дверь.

– Асиньки! – отозвался мужской голос.

– Есть у вас гильзы?

– Имеем.

– Доставьте некоторое количество.

– Гут.

Между тем Лиза огляделась.

Комната Бертольди была непредставительна и не отличалась убранством.

В углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.

Гардероба Бертольди было вовсе не заметно. В уголку, на деревянной вешалке, висело что-то вроде люстринового платья и полотенца, но ни запасной юбки, ничего прочего, по-видимому, не имелось.

Бурнус свой и капор Бертольди, как вошла, так и бросила на кровать и не трогала их оттуда.

– А у меня какая досада, – начала она, встречая отворившего дверь рослого студента, – пролила acidum nilricum, [58]что дал Суровцов.

– Ну! – воскликнул студент, не затворяя за собою двери.

– Факт, вот и свидетельница. Да! знакомьтесь: студент Коренев, естественник, и девица Бахарева.

Студент и Лиза холодно поклонились друг другу.

– В Прудона безусловно верит, – произнесла Бертольди, показывая на Лизу я уходя из комнаты.

Студент дунул в гильзу и начал набивать себе папироску.

Бертольди возвратилась с бутылкою молока и ломтем хлеба.

– Хотите? – спросила она Лизу.

Та поблагодарила.

– А вы? – отнеслась она к Кореневу.

Тот тоже отказался.

– А что сходка? – спросила студента Бертольди.

– Что сходка? – переспросил студент.

– Когда будет?

– Не знаю.

– Да ведь третьего дня оповещали.

– Ну она и была вчера.

– Какая подлость! Зачем же вы мне не сказали?

– Так не сказал, – отвечал спокойно студент.

– Вы, может быть, так же поступите, когда состоится опыт?