– Будем красавицы, умницы, добрые, будут нас любить, много, много будут нас любить, – говорила Евгения Петровна с расстановкой, заставляя ребенка ласкать самого себя по щечкам собственными ручонками.

– Гадай, гадай, дитятко, – произнесла в ответ ей старуха.

– Да уж угадаем, уж угадаем, – шутила Женни, целуя девочку.

– А на мой згад, как фараон-царь мальчиков побивал, так теперь следует выдать закон, чтоб побивали девочек.

– За что это нас убивать? за что убивать нас? – относилась Женни к ребенку.

– А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.

Женни засмеялась.

– Гадостницы, – проговорила Абрамовна.

Кто-то позвонил у дверей.

Абрамовна встала и отперла. Вошел Райнер.

– Идите сюда, Василий Иванович, здесь печечка топится.

– Вы одни? – спросил, тихо входя, Райнер.

– Вот с няней да с дочерью беседую. Садитесь вы к нам.

– Я думал, что и Николай Степанович здесь.

– Нет; его нет совсем дома. Он уезжает в конце этой недели. Все ездит теперь к своему начальнику. Лизы вы не видали?

– Нет, не видал.

– Хотите, сейчас ее выпишем?

– Как вам угодно.

– Вам как угодно?

Райнер слегка покраснел, а Женни зажгла свечечку и написала несколько строчек к Лизе.

– Няня, милая! возьми извозчика, прокатайся, – сказала она Абрамовне.

– Куда это, матушка?

– Привези Лизу.

– Это в вертеп-то ехать!

Райнер и Женни засмеялись.

– Ну давай, давай съезжу, – отвечала старуха, через десять минут оделась и отправилась в вертеп.

В это время, шагах в тридцати не доходя дома, где жили Вязмитиновы, на тротуаре стоял Розанов с каким-то мещанином в калмыцком тулупе.

– Уморительный маскарад! – говорил Розанов тулупу.

– Именно уморительный, потому что умариваешься, как черт, – отвечал тулуп.

– И долго вы еще здесь проиграете?

– Нет: птица сейчас юркнула куда-то сюда. Сейчас вынырнет, а дома там его ждут.

– Да что это, вор, что ли?

– Какой вор! Иностранец по политическому делу: этих ловить нетрудно.

– А кто такой, если можно?

– Райнер какой-то.

– Черт его знает, не знаю, – отвечал Розанов и, пожав руку переодетого в тулуп, пошел, не торопясь, по улице и скрылся в воротах дома, где жили Вязмитиновы.

Райнер преспокойно сидел с Евгенией Петровной у печки в ее спальне, и они не заметили, как к ним через детскую вошел Розанов, поднявшийся по черной лестнице.

Войдя в спальню, Розанов торопливо пожал руку хозяйки и, тронув слегка за плечо Райнера, поманил его за собою в гостиную.

– Вас сейчас схватят, – сказал он без всяких обиняков и в сильном волнении.

– Меня? Кто меня схватит? – спросил, бледнея, Райнер.

– Известно, кто берет: полиция. Что вы сделали в это время, за что вас могут преследовать?

– Я, право, не знаю, – начал было Райнер, но тотчас же ударил себя в лоб и сказал: – ах боже мой! верно, эта бумага, которую я писал к полякам.

Он вкратце рассказал известную нам историю, поскольку она относилась к нему.

Подозрения его были верны: его выдавала известная нам записка, представленная в полицейский квартал городовым, поднявшим бумажник Красина.

– Кончено: спасенья нет, – произнес Розанов.

– Господи! к счастию, вы так неосторожно говорили, что я поневоле все слышала, – сказала, входя в гостиную, Вязмитинова. – Говорите, в чем дело, может быть, что-нибудь придумаем.

– Нечего придумывать, когда полиция следит его по пятам и у вашего дома люди.

– Боже мой! Я поеду, отыщу моего мужа, а вы подождите здесь. Я буду просить мужа сделать все, что можно.

Розанов махнул рукой.

– Муж ваш не может ничего сделать, да и не станет ничего делать. Кто возьмет на себя такие хлопоты? Это не о месте по службе попросить.

Над дверью громко раздался звонок и, жалобно звеня, закачался на дрожащей пружине.

Розанов и Женни остолбенели. Райнер встал совершенно спокойный и поправил свои длинные русые волосы.

– Муж! – прошептала Женни.

– Полиция! – произнес еще тише Розанов.

– Бегите задним ходом, – захлебываясь, прошептала Женни и, посадив на кушетку ребенка, дернула Райнера за руку в свою спальню.

– Невозможно! – остановил их Розанов, – там ваши люди: вы его не спасете, а всех запутаете.

Ребенок, оставленный на диване в пустой гостиной, заплакал, а над дверью раздался второй звонок вдвое громче прежнего.

За детскою послышались шаги горничной.

– Сюда! – кликнула Женни и, схватив Райнера за рукав, толкнула его за драпировку, закрывавшую ее кровать.

Девушка в то же мгновение пробежала через спальню и отперла дверь, над которою в это мгновение раздался уже третий звонок.

Розанов и Женни ни живы ни мертвы стояли в спальне.

– Что это ты, матушка, ребенка-то одного бросила? – кропотливо говорила, входя, Абрамовна.

– Так это ты, няня?

– Что такое я, сударыня?

– Звонила?

– Да я же, я, вот видишь.

– А мы думали… что ты по черной лестнице войдешь.

– Нос там теперь расшибить.

Евгения Петровна немножко оправилась и взяла ребенка.

– Не поехала, – сказала няня, входя и протягивая руки за ребенком.

Женни вспомнила, что няня ездила за Лизой.

– Не поехала? – переспросила она ее. – Отчего же она не поехала?

– А не поехала, да вот тебе и только. Знаешь, чай, у ней сказ короток.

Женни была как на ножах. Мало того, что каждую минуту за драпировку ее спальни могли войти горничная или Абрамовна, туда мог войти муж, которого она ожидала беспрестанно.

Женни вертелась около опущенных занавесок драпировки и понимала, что, во-первых, ее караульное положение здесь неестественно, а во-вторых, она не знала, что делать, если горничная или няня подойдет к ней и попросит ее дать дорогу за драпировку.

Бедная женщина стояла, держа палец одной руки у рта, а другою удерживая крепко стучавшее сердце.

– Что нам делать? – шепнула она Розанову. Тот пожал плечами и поникнул головою в совершенном недоумении.

Вязмитинова неслышными шагами подвинулась за занавеску, и через полминуты Розанов услыхал, как щелкнул замок в ее ванной. Вслед за тем Женни выскочила, как бы преследуемая страшным привидением, схватила со стола свечу и побежала через зал и гостиную в кабинет мужа. Во все это время она судорожно совала что-то в карман своего платья и, остановясь у мужниного письменного стола, что-то уронила на пол.

Розанов нагнулся и поднял ключ.

Женни села и оперлась обеими локтями на письменный стол. Голова ее шаталась от тяжелого дыхания.

– Дайте мне воды, – прошептала она Розанову.

Доктор налил ей стакан воды. Она выпила полстакана и вопросительно посмотрела на Розанова.

– Возьмите ключ, – сказал он ей тихо.

Евгения Петровна схватила ключ, дрожащею рукою сунула его в карман и закрыла разрез складкою широкой юбки.

– Что ему могут сделать? – начала она очень тихо.

– Могут сделать очень дурное. Закон строг в таких случаях.

– Боже мой, и неужто нет никакой возможности спасти его? Пусть бежит.

– Как, куда и с чем?

– За границу.

– А где паспорт?

– Пусть скроется пока в России.

– Все-таки нужен вид, нужны деньги.

– Я найду немного денег.

– А вид?

Женни замолчала.

– Что это за бумага? – спросила она через несколько минут, указывая на лежащую на столе подорожную мужа. – Это подорожная, – да? С нею можно уйти из Петербурга, – да? Говорите же: да или нет?

– Да, – отвечал Розанов.