— М-да-а, — задумчиво протянул Ирвин, — а мог бы и он…
— Зато скандинавский стиль… Если я грохнусь так еще раз, мне в самом деле придется склеивать кости по кусочкам, — произнесла Марта, выковыривая из снега шпильки.
Серьезный, будто Папа Римский, Ирвин строго посмотрел на нее.
— Вы очень плохо поступили, Марта. Растяжение связок. Преглупая затея.
— А-а, не наводи скуку. Как ты думаешь, какую ногу я растянула?
— Выбирайте любую, только продержитесь минут пятнадцать.
— Тогда правую. Всегда лучше хромать на правую ногу. Сыграем на воображаемую публику? Ты поможешь мне встать и надеть лыжи.
Ирвин согнулся в три погибели, поддерживая спутницу, опиравшуюся на палку, и они заковыляли к началу канатной дороги на Биолей. Метров за сто до цели Марта принялась вопить и стенать во всю глотку:
— О-о! Моя нога! Ой-ой-ой! Не так быстро! Я, кажется, разбила коленку!
Один из спасателей тронулся им навстречу.
— Сжальтесь надо мной, дайте мне умереть! Я хочу умереть! Мне плохо!
— завопила Марта и плюхнулась в снег.
Ничуть не удивляясь происходящему, и даже позволив себе ироническую улыбку, спасатель подошел к Марте.
— Что вы хотите — shuss[10], и вдобавок не по лыжне. Удивительно, как вы не сломали себе шею. Такие трюки не для глубокого снега, постарайтесь запомнить. Марта посмотрела на него затуманенным взором.
— Хоть вы-то не ворчите. Мне так плохо! Спасатель засмеялся.
— Что вы, я не ворчу. Если бы не такие, как вы, мне целый сезон было бы нечего делать. И потом, я думаю, не стоит волноваться. Я видел, что вы добирались сюда на лыжах. Значит, ничего страшного с вами не произошло.
— Ничего страшного? Послушайте его! Он говорит «ничего страшного», когда я так страдаю. Вы ни черта не смыслите… вот!
Ирвин хмурил брови и выглядел довольно встревоженно. Вокруг столпилось с полдюжины лыжников, покоренных изнеженной, капризной красавицей.
— Оставайтесь здесь, а я пойду за носилками, — распорядился спасатель и ушел по направлению к кабинкам канатной дороги.
— Как ты думаешь, он сказал «ничего страшного», чтобы меня успокоить? — жалобно спросила Марта. — Или ты тоже думаешь, что ничего страшного?
— Это связки, — вмешался кто-то из лыжников. — Дня через три все пройдет.
Спасатель притащил санки-носилки и начал усаживать Марту, захныкавшую с новой силой.
— У-у-й! ой-ой! Полегче, чурбан неотесанный! И когда будете спускаться, пожалуйста, не так быстро! Я умру от страха!
— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — успокоил спасатель. За последние три минуты вы два раза грозились умереть. Но смерть вас явно избегает.
Марта протянула руку Ирвину, молчаливо стоящему возле санок.
— Иди, дорогой, иди, куда должен идти. Не беспокойся за меня. Я бы очень хотела тебе помочь, но видишь, как глупо получилось. Не терзайся угрызениями совести, ты теряешь время. Месье спасатель, пока тебя не будет, позаботится обо мне, не правда ли?
Афродита призвала к себе Фаэтона… Спасатель, молодой, атлетически сложенный блондин, голубые глаза которого красиво оттенял горный загар, почувствовал необыкновенный прилив сил. Каждый из мужчин, стоявших рядом, мысленно представил себя на его месте. Даже на высоте две тысячи метров, где нет ничего кроме снега и спортивных соревнований, даже там Женщина всегда остается Женщиной, если она достаточно привлекательна, чтобы вдохновить мужчину на подвиги.
Ирвин был единственным, кого не охватило всеобщее воодушевление. Он стоял и внимательно рассматривал лица зрителей.
— Ну, ладно, — согласился он наконец, — встретимся часа через два в отеле.
Марта с заговорщицким видом поманила его пальцем. "" — Послушай-ка, — таинственно прошептала она ему на ухо, когда он опустился на колени рядом с санками, — возвращайся побыстрее.
— Да? Почему? Что-нибудь не в порядке?
— Все в порядке! Но видишь ли, этот спасатель мне слишком нравится. Представь себе, что произойдет, если ты задержишься.
На лице Ирвина не дрогнул ни один мускул. Он серьезно кивнул, словно ему только что сообщили государственную тайну.
— Я буду недалеко, — прошептал он, вставая с колен. — Господа, большое вам спасибо за заботу.
После этих слов спасатель потащил санки в сторону Куршевеля, а Ирвин вместе с зеваками отправился к канатной дороге.
Добравшись до Болея, Ирвин по лыжне спустился к Пралонгу. Его стиль был мягким и легким, но не быстрым. Многие его обгоняли. В районе Пралонга он сориентировался и выбрал лыжню, ведущую в Прамерюель через сосновый лес, потом развернулся и по западному склону Биолея пошел в Куршевель 1850. По дороге он немного понаблюдал за старательными учениками горнолыжной школы, обучающимися тонкостям поворота рывком. И вот уже вдалеке, справа, показались приземистые и наполовину утонувшие в снегу достройки фермы. Ориентируясь на них, Ирвин продвигался только с помощью палок.
Ферма, на которой в этом сезоне никто не жил, представляла из себя двор, окруженный четырьмя постройками.
Ирвин снял лыжи, прислонил их к стене и быстро взбежал по ступенькам. Маленькая площадка перед дверью была завалена всяким старьем, начиная с ржавого металлического ящика и дырявой кастрюли и кончая зазубренной лопатой и беззубыми граблями. Ветхая дверь была, видимо, совсем недавно покрашена в ядовито зеленый цвет. В довершение ко всему, он наткнулся на два огромных висячих замка.
Ирвин извлек откуда-то маленькую блестящую штуковину, с которой никогда не расставался, и в мгновенье ока справился с этим Сезамом.
Комната была меблирована в том же стиле, что и крыльцо: шаткий шкафчик без одной дверцы, несколько плохо отесанных скамеечек и здоровенный стол, весивший не меньше двухсот кило. Там и сям были разбросаны ящики без крышек, доверху забитые барахлом. На полу, кроме стружек, валялась всякая всячина, у которой и названия-то, наверное, никогда не было. Перешагивая через весь этот хлам, Ирвин подошел к закрытому ставнями окну и приоткрыл одну створку. В комнату ворвался яркий сноп света. Его глазам предстали сияющие вершины гор, а за спиной к проступавшим в темноте предметам добавились грязь и паутина. Тем не менее Ирвин бросился к ящикам и начал методично выбрасывать одну вещь за другой, нимало не смущаясь возможностью перепачкаться. Переходя от одного ящика к другому, он бурчал себе под нос какие-то слова, которые должны были, видимо, отражать его разочарование.
В тот момент, когда в левом окне появилось лицо в горнолыжных очках и черной вязаной шапке, Ирвин быстро повернулся к нему спиной. Поэтому пришлось обойтись без вздрагиваний. Но если бы наблюдатель мог видеть бесовские искорки в глазах Ирвина, он не оставил бы ему времени на размышление.
Ирвин продолжал свою довольно-таки пыльную работенку; жесты его становились все более яростными, а фразы нечленораздельными, временами переходящими в крещендо. При этом он и не подумал хоть разок обернуться к двери, будто ему было наплевать, стоит там кто-то или нет. Незнакомец держал руку в кармане спортивной куртки, и в этой руке у него был большой красивый револьвер, а в стволе револьвера — патрон.
Минут через двадцать, закончив обследование последнего ящика, Ирвин, наконец, выпрямился.
— Damned![11] — произнес он громко и внятно. Ничего, абсолютно ничего!.. Мерзавец Рене наплел с три короба. Может, он ничего и не прятал вовсе? Дьявол! Надо возвращаться в Шамбери…
Произнося этот монолог, он постепенно сделал полный оборот, осматривая все вокруг. Ни за окном, ни у двери никого не было. Ирвин вышел из комнаты, заботливо запер дверь на два висячих замка и спустился во двор. Он ничем не выдавал своего страха, хотя знал, что тот, другой, затаился и, не спуская с него глаз, держит на прицеле. Это была своеобразная игра в покер: неизвестный противник удвоил ставку, Ирвин сделал вид, что не заинтересовался. Ирвин решил привести его на эту заброшенную ферму, и ему это удалось. Теперь нужно было укрепить свои позиции и не попасться на какой-нибудь глупости. Этот субъект не замедлит спустить курок, если почувствует, что его обнаружили. Хотя специальные агенты из разных стран стараются по возможности не попадать в криминальные ситуации.
