— Лучше я их стирать буду.

— Где тут стирать? Руки испортишь.

Вика возникает в проеме кухонной двери и смотрит на меня с радостным возбуждением.

— Ты заботишься о моих руках? Хочешь, чтобы у меня были красивые руки!

Мне становится неловко от ее интонации, и я ворчу в ответ:

— Да, я забочусь.

Встаю и выхожу на улицу к машине. Дует холодный ветер. Вика высовывает голову в форточку и кричит во двор:

— Босс, ты лапа!

— Нет, — ворчу я себе под нос. — Я зайчик. Или пупсик.

Едем вечером в Славянск на БМВ. По дороге Леха рассказывает то, что узнал у мента. А узнал он совсем немного — Крымск контролируют две группировки, а вот какая наша — это неизвестно.

Когда мы подъезжаем к рынку, то рэкетиров находим сразу. У них такой же БМВ, как у меня, только другого цвета. Темно вокруг и пусто. Только возле одинокого фонаря качается пьяный.

— Ладно, — говорю я, останавливая машину. — Мочить нас еще рано. Выходим!

Из рэкетирской тачки появляются угрюмые парни и подходят к нам. Начинаем «перетирать».

— Сколько? — спрашиваю я сразу, чтобы не тратить время попусту.

Парни называют сумму.

— Ваш шеф, случайно, фантастикой не интересуется? — вежливо спрашиваю я.

— А что? — переспрашивает меня один из парней. Он у приехавших, похоже, за старшего.

— Сумма нереальна, — объясняю я. — Фантастична! Даже для Крымска.

Парни начинают злиться, думая, что над ними издеваются. Говорят, что если мы не заплатим, то пиздец нашим машинам с рисом, да и нам тоже. Я тоже начинаю заводиться: «Сучары! Псы проколотые! Будут здесь вякать и угрожать!», но сдерживаюсь.

— Вот что, — говорю рэкетирам. — У нас должно быть несколько дней на решение этого вопроса. Нам все необходимо согласовать с начальством. В подобных случаях мы ничего не решаем.

— Хорошо, — соглашаются рэкетиры. — Но учтите — у нас есть люди где надо. Если пойдет отгрузка, то ваши машины с рисом сгорят.

— О’кей! — отвечаю я, и Леха тоже согласно кивает.

Нам оставляют номер телефона, криво написанный на бумажке, и мы разъезжаемся.

На выезде из Славянска Леха негодует:

— Босс, такие деньги! Неужели мне отдавать? Или… Может, хрен с ним, с этим рисом?

— Спокойно, Леха. Никто эти деньги отдавать не собирается. Можно половину. Есть тут одна идея…

Встаю очень рано. Вика еще спит после ночного дикого сражения. Это — словно Бородинская битва. Никто не победил, но мне пришлось отступить. И Леха спит, как суслик, сбежавший от ястреба. Я собираюсь тихо, стараясь их не будить, и уезжаю в Крымск. Хоть и на БМВ, но дорога занимает порядочно времени.

Ресторан уже работает. Вхожу решительно и властным жестом подзываю халдея с юношеским румянцем на щеках.

— Где можно найти городского «папу»? — спрашиваю, а халдей, хохотнув, отвечает:

— Ты, парень, что — слетел?

Слетел не слетел, правая рука у меня в кармане куртки. Оттопыриваю палец через подкладку.

— Говори быстро!..

Парень тут же пугается.

— Мне очень нужен ваш «папа», — объясняю подробно, проговаривая каждое слово как можно четче. — Если выйду на него в течение двадцати минут, то буду тебе очень признателен. Если я найду его без твоей помощи, — а я его все равно найду! — то жить тебе осталось меньше суток.

Парень стоит бледный, ушами хлопает.

— Я сейчас, — бормочет и вылетает из зала.

Минут через пять возвращается и просит подождать немного.

— Сейчас от него приедут, — поясняет, и я соглашаюсь ждать.

— Принеси кофе, — приказываю, и халдей приносит.

Прошло минут десять, не больше. В дверях возникают двое мясистых парубков, крутят башками. Халдей указывает им на меня, и парубки подваливают. Садятся, смотрят исподлобья.

— Ты спрашивал? — говорит один из них.

— Я, — отвечаю.

— Зачем?

— Есть дело. Деньги хорошие.

— Говори тогда.

— Вам это будет неинтересно слушать. Да и мне с вами что трещать? Или мы едем к хозяину, или я ухожу. Если я ухожу, то вас после по головке не погладят.

Парубки молчат, переглядываются.

— Ладно, поехали, — соглашается тот, который и начал разговор.

Бойцы садятся в белую «девятку», и я еду за ними. Скоро подъезжаем к большому дому, который виден из-за железных, покрашенных свежей зеленой краской ворот. Ворота распахиваются, и за «девяткой» я вкатываюсь во двор. Шины БМВ приятно шуршат по гравию.

Меня обыскивают и ведут внутрь дома. Проходим коридором на веранду. За плетеным столиком в таком же плетеном гнутом кресле сидит, словно на партсобрании, одетый в костюм и рубашку с галстуком местный «папа». Рожа налитая. От хорошей пищи похожа на восковую с толикой желтизны. Морщин нет почти на лице, хотя «папа» давно не мальчик.

Мне указывают на такое же плетеное кресло, и я сажусь к столу. Пока приносят чай, восковой «папа» молчит и меня разглядывает. Я тоже молчу, но стараюсь смотреть мимо.

Наконец приносят свежезаваренный чай и наливают мне в чашечку.

— Извольте сахар, конфетки, — предлагает хозяин.

Голос у него на удивление тонкий, почти тенор.

— Не так все сладко в жизни, — комментирую его угощение.

— Да, — соглашается «папа», — падение нравов, обнищание людей. Страна катится… Так что вы хотели от моей, так сказать, незначительной особы?

Что-то мне эти базары не в кайф. Стараюсь не злиться. «Море, море», — повторяю про себя, а вслух говорю:

— Мне бы хотелось, если это возможно, в начале разговора спросить вас. — Я называю фамилию лидера давешней группировки. — Имеете ли вы с ним деловые отношения?

— Сопляк! Маленький шакаленок! — резко отвечает «папа», но спохватывается и понижает тон: — А что, собственно, вы хотите услышать?

— Дело в том, — объясняю «папику», — что я и мой компаньон проводим закупку риса. У нас уже заключены солидные контракты на поставку этого продукта в Красноармейском районе. Мы, конечно, все понимаем — надо делиться… И все-таки известный вам человек, которого вы справедливо назвали шакаленком, назвал сумму настолько нереальную… Он, вообще, психически здоров?

— Шакаленок он, шакаленок. — Хозяин даже оскалился от злости.

— Да, — продолжаю я. — Умные люди посоветовали обратиться именно к вам. Вас считают самым уважаемым здесь человеком. Вы, говорят люди, способны здраво рассуждать и неординарно подходить к любым, даже самым сложным проблемам.

Я закончил монолог и потянулся к чашечке. Сделал глоток и поставил чашечку обратно на блюдце. Лесть моя была откровенна, но жадность у таких людей сильнее ума — а «папа», поскольку стал им, человек умный. Но он, я вижу, уже «поплыл». Готов расплыться в довольной улыбке, но сдерживается, нагоняет суровости, чтобы не выдать себя. Так выдал уже давно — и «шакаленком», и тем, что не перебил, дослушал мою льстивую поливу до конца.

— Мы, конечно, можем прекратить работу в районе и отменить контракты, — продолжаю я после паузы, — если вы подтвердите, что здесь существуют именно такие тарифы. Не знаю, кто их выдержит! Тогда мы просто перенесем свою деятельность туда, где такие услуги будут стоить дешевле.

— Ну-ну, молодой человек! — вскидывается «папа». — Зачем же так трагически изображать действительность? Раньше это называлось очернительством. Как говорится, не так страшен черт, как его малюют! Вам следовало сразу ко мне обратиться. Сейчас развелось разных, пардон, мафиози. Насмотрелись фильмов! Они часто зарываются. И этот ваш…

— Да нет, это ваш! — смеюсь я в ответ.

— Наш, наш! — соглашается хозяин.

Он даже галстук чуть ослабил. Куда ему отказаться от приваливших денег и от возможности показать свою власть?

— Руки как-то до шакаленка не доходили, — продолжает хозяин. — Я вот что вам скажу — имейте дело со мной, и проблемы станут сами решаться. Итак, сколько вы можете предложить за решение этого вопроса? — Лицо хозяина посерьезнело, он подтянул галстук и нахмурил брови.