Да, сказала она, Вестсайдский оздоровительный центр, когда работал, очень ее устраивал. Это удобно, если рядом с домом есть место, куда дети могут пойти после школы и набегаться вволю. Из окна кухни она видела и игровую, и баскетбольную площадки, и теперь оставалось лишь сожалеть, что они пустуют. По ее словам, центр закрыли из-за сокращения бюджетных расходов, но бегавшие глаза и поджатые губы предполагали другое: его закрыли в тот период, когда на город обрушилась волна убийств и исчезновений детей. Сокращение бюджета играло второстепенную роль.

Я поблагодарил ее и протянул одну из недавно отпечатанных визитных карточек. Она взяла, рассеянно мне улыбнулась и затворила дверь. Мягко, не хлопнув, но изнутри донеслось позвякивание, и я понял, что теперь дверь заперта на цепочку.

Я думал, что центр может подойти для моих целей, когда наступит Хэллоуин, хотя этот вариант устраивал меня не полностью. Я полагал, что без проблем смогу проникнуть внутрь, а любое из окон фасада обеспечивало прекрасный обзор. Даннинг скорее всего приедет на автомобиле, но я знал, как выглядит его «понтиак». Согласно сочинению Гарри, в доме мясник появился, когда уже стемнело, однако на улице ярко горели фонари.

Разумеется, освещенность работала и против меня. Если Даннинг не сосредоточится на доме, он увидит, как я бегу к нему. Да, револьвер у меня был, но точность гарантировалась лишь при стрельбе с расстояния менее пятнадцати ярдов. А я рискнул бы стрелять только с гораздо более близкого расстояния, потому что в вечер Хэллоуина на Коссат-стрит будет полно маленьких призраков и гоблинов. Однако я не мог оставаться в укрытии, дожидаясь, пока он войдет в дом, потому что, согласно тому же сочинению, изгнанный из семейного гнезда муж Дорис Даннинг начал махать молотком, едва переступив порог. И к тому времени, когда Гарри вышел из ванной, убил всех, кроме Эллен. Если я задержусь, то увижу то же самое, что и Гарри: мозги его матери, сочащиеся кровью на диване.

Я вернулся на полвека в прошлое не для того, чтобы спасти только одного из них. А если он заметит, что я бегу к нему? Я – человек с револьвером, он – с молотком, возможно, позаимствованным из ящика для инструментов в пансионе. Если он заметит меня – слава Богу. Я сыграю роль клоуна с родео, отвлекающего быка. Буду прыгать и кричать, дожидаясь, пока он приблизится, а потом всажу ему в грудь две пули.

При условии, что сумею нажать спусковой крючок.

При условии, что револьвер выстрелит. Я проверял его в гравийном карьере на окраине города, и все получилось в лучшем виде… но прошлое упрямо.

И не хочет меняться.

Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что для засады в вечер Хэллоуина можно найти место и получше. Конечно, удача мне бы не помешала, но, с другой стороны, все и так складывалось в мою пользу. Бог свидетель, здесь много чего продается, заверил меня Фред Туми в мой первый вечер в Дерри. И прогулки по городу это подтвердили. Когда начались убийства (и не забудьте про сильнейшее наводнение 1957 года), чуть ли не полгорода выставили на продажу. В более дружелюбном месте потенциальному покупателю вроде меня вручили бы ключи от ратуши и устроили бы бурный уик-энд с «Мисс Дерри».

Но я еще не успел побывать на аллее Уаймора, лежавшей к югу от Коссат-стрит, в квартале от нее. То есть дворы домов на аллее Уаймора граничили с дворами домов на Коссат-стрит. Так что имело смысл заглянуть туда.

В доме 206 по Уаймор, который находился за домом Даннингов, кто-то жил, зато следующий по левую руку – 202 – подходил мне по всем статьям. Стены недавно выкрасили в серый цвет, крышу перекрыли, однако запертые ставни свидетельствовали о том, что дом пустует. И на заботливо расчищенной лужайке стояла желто-зеленая табличка, какие я видел по всему городу: «ПРОДАЕТСЯ СПЕЦИАЛИСТАМИ “ДЕРРИ ХОУМ РИЭЛ ЭСТЕЙТ”». Эта табличка приглашала меня позвонить специалисту Кейту Хейни и обсудить финансовые вопросы. Такого желания у меня не возникло, но я припарковал «санлайнер» на свежем асфальте подъездной дорожки (кто-то провел серьезную предпродажную подготовку) и прошел во двор, гордо вскинув голову, расправив плечи, прямо-таки кум королю. Я узнал много интересного, обследуя город, в котором поселился, и среди прочего уяснил для себя один важный принцип: веди себя как угодно, но с таким видом, будто имеешь на это право, и люди решат, что так оно и есть.

Лужайку во дворе тоже аккуратно выкосили, опавшие листья сгребли, чтобы во всей красе показать бархатистую зелень травы. Механическая газонокосилка стояла под навесом сарая, накрытая зеленым брезентом, аккуратно подоткнутым под сверкающие ножи. Рядом с дверью в подвал примостилась собачья будка, и табличка на ней свидетельствовала, что Кейт Хейни не из тех, кто пренебрегает мелочами: «ДОМ ВАШЕЙ СОБАКИ». В конуре лежала стопка неиспользованных мешков для мусора, придавленная садовой лопаткой и ножницами для подрезки зеленой изгороди. В 2011 году инструменты хранили под замком; в 1958-м их просто прятали от дождя. Я не сомневался, что дом заперт, но меня это не волновало. Я же не собирался вламываться в него.

Дом 202 по аллее Уаймора и дом Даннингов разделяла зеленая изгородь высотой почти шесть футов. Другими словами, не такая высокая, как я, и хотя зелени хватало, человек мог без особого труда проломиться сквозь нее, отделавшись несколькими царапинами. Но больше всего мне понравилось другое: из дальнего правого угла, за гаражом, открывался двор Даннингов. Я видел два велосипеда. Один, подростковый «швинн», стоял на откидной подножке. Второй лежал на боку, как сдохший пони. Он принадлежал Эллен. Я узнал его по маленьким колесикам.

Хватало на траве и игрушек. Среди них я разглядел духовушку «Дейзи» Гарри Даннинга.

Если вы когда-нибудь играли в любительском спектакле или выступали в роли режиссера школьной постановки (мне в ЛСШ несколько раз приходилось это делать), то знаете, как я провел дни перед Хэллоуином. Поначалу репетиции идут ни шатко ни валко. Есть место для импровизации, шуток, баловства и флирта, раз уж определяются отношения между представителями разных полов. Чей-то промах или отсутствие должной реакции на реплику на этих ранних репетициях – всего лишь повод для смешков. Если актер/актриса опаздывает на пятнадцать минут, он/она может услышать легкий упрек, но скорее всего и только.

А потом премьера начинает трансформироваться из фантастической грезы в реальность. Импровизации пресекаются, пропадает баловство, а шутки, хотя и остаются, встречаются истерическим смехом, чего не случалось ранее. Проваленные сцены или пропущенные реплики уже не смешат, а раздражают. Актер, опоздавший на репетицию, когда декорации уже на сцене и до премьеры – считанные дни, обязательно получает от режиссера крепкий нагоняй.

И вот наступает этот вечер. Актеры в костюмах и гриме. Некоторые в диком ужасе; все чувствуют, что не вполне готовы. Скоро они предстанут перед людьми, которые пришли оценить их мастерство. То, что раньше, на пустой сцене, казалось чем-то далеким и эфемерным, вот-вот свершится. И прежде чем поднимется занавес, некоторым Гамлетам, Уилли Ломанам или Бланш Дюбуа придется рвануть в ближайший туалет и проблеваться. Без этого никогда не обходится.

Поверьте мне насчет блевоты. Я знаю.

В предрассветные часы хэллоуинского утра я оказался не в Дерри, а в океане. В штормящем океане. Я цеплялся за планширь большого судна – думаю, яхты, – и меня едва не смывало за борт. Ревущий ветер швырял капли дождя мне в лицо. Гигантские волны, черные у основания и пенно-зеленые на гребне, накатывали на меня. Яхта поднималась, накренялась, потом вворачивалась вглубь, словно штопор в бутылочную пробку.

Я вырвался из этого сна с гулко бьющимся сердцем и скрюченными руками, пытающимися ухватиться за воображаемый планширь. Да только ощущение, что кровать ходит вверх-вниз, осталось. Мой желудок будто отцепился от мышц, которым полагалось удерживать его на месте.